Евгений Красницкий - Позиционные игры [litres]

Мишка вернул Бурею пристальный взгляд:

– Уверен. Ты жить хочешь. А если меня порешишь, так из крепости не выйдешь. А выйдешь – тебе же хуже. Отроки просто болтами изрешетят, а дед убивать будет долго и вдумчиво. Он не хуже тебя это умеет. Да и сотня после этого вряд ли выживет. А ты ведь за сотню говорить пришел, а, Серафим Ипатьич?

– Хрр… Как повернул, сученыш… Значит, говоришь, твоя голова всего Ратного стоит? Не дорого ли оценил? Или на княжью гривну надеешься? Смотри, тяжела, как бы она тебе хребет не переломила…

– Не легка, ясное дело. Только хребет-то не мне одному в случае чего переломит – всей сотне. Или ты не знаешь, что эта княжья милость о двух концах – с одной стороны князь за нее дергает, а на другом – Ратное. Князь не на меня удавку накинул – на всех. Но именно потому, что накинул – дал надежду на будущее. Никому сила неуправляемая не нужна, а уж князю и подавно.

– А ты уже и за сотню решать взялся?

Бурей бухнул оба локтя на стол и навалился со своей стороны на столешницу всей тушей, от чего его горб стал выделяться ещё явственнее. На Мишку пахнуло хорошо выдержанным перегаром и чесноком. Он поморщился, помахал ладонью перед носом:

– Ты уж на меня не дыши, Серафим Ипатьич, а то боюсь захмелеть от одного запаха. Вон, поручик Василий с утра на дыру в нужнике рычит – водяного пугает, да углы сшибает – башка в ворота не пролезает…

Решать, говоришь? А выбор у меня был? Вот ты чего с цепным кобелем сделаешь, если он не только на чужих кидается, а и тебя не слушает? Зачем князю сотня, которая поперек его воли становится? Так что сам думай, чего моя башка теперь стоит…

– Гы-ы, уморил!.. – неожиданно Бурей искренне заржал, откинувшись назад так, что чуть не свалился со скамьи. – Водяного рыком пугает, говоришь? Сам придумал?

– Нет, водяной с утра нажаловался! – проворчал Мишка. – Зачем надо было отрока до такого доводить? Молод – успеет ещё свою меру выпить…

– Да кто ж его доводил? – искренне возмутился обозный старшина. – Всего-то и налили кружку неполную. Ему хватило. Сильна у грека яблоневка! С той, что мы давеча из-за болота добыли, и рядом не стояла…

– То-то и оно, что не стояла, – кивнул Мишка. – И не только яблоневка. Не с того крыльца мы давеча к ним в гости зашли, вот и проплыло настоящее богатство мимо рта. Не возьмёшь с набега того, что сами принесут. А попробуешь отнять, так и следа от того источника не отыщешь.

– Сами, говоришь, принесут? – Бурей посерьезнел, подобрался и оперся двумя кулаками о стол. – Тебе, что ли?

– Так уже принесли! Сам же вчера распробовал.

Бурей задумчиво похмыкал и фыркнул, прищурившись:

– Что ж, выходит, мне теперь у тебя прощения просить?

– За вчерашнее-то? – Мишка равнодушно пожал плечами. – Так вроде вчера всё и решили. Или ещё за что есть? Тогда валяй – проси…

– А простишь? – маленькие звериные глазки в упор смотрели в лицо молодого сотника и, казалось, сейчас прожгут в нем две дырки до самого затылка. – Всех простишь? И меня, и тех, кто против Лисовинов умышлял?

«Вот это да! Вот о чем разговор! Прекращение войны твердых христиан против тех, кто втихаря Перуну поклоняется! Мои отроки в таком случае прицепом пойдут».

Мишка тоже уперся взглядом в Бурея:

– Значит, ты за миром пришел. А Ратное семьи моих отроков простит? Или ты уже их под лед спустил?

– Живы… У Корнея они. С ним договаривайся… – неохотно буркнул Бурей. – Если уж ты Лисовиновским кровникам отпустишь, то и сход на их казни не станет настаивать. Лисовиновские холопы по дури ввязались, значит, казнить их или миловать – ваше дело…

– Что ж, в Писании сказано: не судите и не судимы будете. Не мне против святого слова идти, – раздельно проговорил Мишка, не отпуская взгляда своего звероватого собеседника. – Да и какие счеты со своими? Тем более, то, что до сих пор случилось – было в жизни старой, а сейчас у нас новая начинается. Значит, и счет от нового идти должен.

– Новая, значит? – Бурей злобно оскалился и подобрался, как перед прыжком. – А старую переламывать жопа от натуги не треснет?

– Не треснула – ты же жив. Если переламывать, так непременно треснет, да и не только жопа, – усмехнулся Мишка. – Жизнь переменить только в Божьей власти, поперек Него встать – сломанным быть, как Пимен. А все остальное – наш выбор… – и, не уступая пристальному взгляду обозного старшины, которым тот продолжал его буравить, то ли пытаясь пригвоздить к стенке за спиной, то ли в надежде докопаться до ответа на какой-то мучивший его вопрос, сказал уже без усмешки, устало и совсем не по-мальчишечьи:

– А вообще-то, если ты, Серафим Ипатьевич, за Ратное просить приезжал, то зря… За прошлое все счеты сведены. Да и с тобой тоже. Что было, то травой поросло. СВОИМ я не враг. Если против Лисовинов снова не пойдете, то и крови больше не будет. А кто пойдет, извиняй – сметем.

– Господин сотник! Десятник Егор! – бодрый голос караульного прервал разговор.

– О! И Серафим тут, – бодро пророкотал Егор, вваливаясь в кабинет следом за отроком. – Ну и хорошо, а то я тебя искал – мы с отцом Меркурием в Ратное возвращаемся. Ты с нами едешь или ему сани с возницей у Михайлы просить?

– Еду, – буркнул Бурей, поднимаясь с места. – Поговорили… – неведомо кому сообщил он и, косолопя, направился к выходу, но у самой двери неожиданно обернулся к Мишке. – Божья воля, значит? Ну-ну…

Декабрь 1125 года Михайловская крепость

За свалившимися на него после возвращения делами Мишка не сразу обратил внимание, что в крепости не видно Красавы, и вспомнил о ней, только когда обнаружил Саввушку в компании Тимки Кузнечика и сыновей Ильи. Не то чтобы сын Алексея радостно общался с остальными мальчишками, но и не дичился, как раньше, и, судя по всему, чувствовал себя с ними достаточно спокойно. Мишка удивился этому настолько, что специально отыскал мать и поинтересовался у неё, что случилось. Анна заулыбалась:

– Да, оттаял Саввушка, Божьей милостью. Спасибо Красаве, помогла, он теперь от других детей хотя бы не шарахается. Да и Тимофей как-то умудрился с ним поладить… – она помолчала и с некоторым удивлением в голосе добавила: – И с Красавой – тоже. И как ему это удалось? Может, потому, что боярич?

Нет, не так: не просто боярич, а им родился, и его на боярича с рождения учат. Не то что вас.

«Ну да, у кого что болит… Мало того, что леди Анне приходится наизнанку выворачиваться, чтобы соответствовать свалившемуся на неё статусу, так ещё и детей учить надо. А чему учить, она и сама толком не знает…»

Вопреки обыкновению в этот раз долго сокрушаться мать не стала, с горящими глазами свернув на любимую тему:

– Боярич – ладно, вы у меня тоже выучитесь. Но ты бы видел, какое мне из-за болота полотно в дар передали! Да что ж там такое делается, а, Мишаня?! Сам Тимофей такое умеет, что его изделия даже не княгине впору, а самой царице! Ты видел, что он Арине сделал? Непременно погляди! А ведь он только учится… А что же тогда его учителя делают? Мне теперь даже представить боязно. А платки, что Вере и Любаве новые родичи подарили! Я такой красоты никогда в жизни не видела, а уж я у батюшки всякого перевидала… Яркие, словно цветы весной на лугу, и все узорами расписаны. Да за такое туровские бабы весь торг разнесут, как сотня – ляхов! Не хуже, чем за наши кружева. А полотно! Широкое, по три локтя! Интересно, на каком таком стане его соткали?..