Сергей Сезин - Черный прибой Озерейки

Так вот я предавался размышлениям, ожидая перевода; дождался его и при перевозке не простудился, оттого что меня засунули в кабину газика, дав возможность ехать в тепле. Геленджик еще в моем детстве был невелик, а в этом времени и подавно. И ничего в нем из знакомого мне я не увидел. Мы куда-то свернули, потом еще свернули, в центре не были, в общем, наверное, это была восточная окраина или уже какое-то предместье. Опять частный домик, и в нем комната, только внутри было потеснее, чем в госпитале, который только что я покинул. В нашей комнатушке, именуемой четвертой палатой, я был пятый, а свободное место имелось только под кроватями, так что перемещались и мы, и персонал с большим трудом. Но эти страдания выпали больше на долю персонала, а среди ранбольных ходячих было только двое – я (и то пока условно) и связист Сеня с перебитой рукой. Остальные и встали бы, да не в силах еще. Вот такая малоходячая компания собралась: я, Сеня, торпедист с «Харькова» Иван, побывавший и в морской пехоте, куда его отправили летом, когда корабль сильно пострадал от налета авиации. И двое моих коллег с тридцать первой батареи, причем с обоих ее «букв». Была тогда практика – существующие батареи делить на две, чтоб образовавшейся новой половинкой батареи прикрыть еще одно место. Вот так сняли с батареи на Мысхако два орудия и поставили их на горушке возле перевала Волчьи ворота и назвали ушедшую половинку батареей 31-А. Другая половина тридцать первой батареи осталась на старом месте – прикрывать вход в бухту. С одного берега это делала наша семьсот четырнадцатая, а с другого эта. Потом прибавились еще батареи, но на начало войны только они и были у города. Так что Коля был с «А», а Феодосий с другой ее части, разница была в том, что Феодосий был дальномерщиком, а Коля, как и я (то есть Андрей), замковым. Орудия на их батарее стояли еще царские, но и их затворы со снарядами тоже хорошо развивали мышцы. Поскольку я был самым свежим обитателем, то на меня навалились с просьбой рассказать о новостях, ну и о себе тоже. Про то, что делается на фронте, я рассказал, что сам услышал, насчет себя же сообщил, что в боях в городе получил контузию, после которой у меня не память, а решето. Хорошо помню только то, как поплыл со Станички через бухту и еле-еле дотянул до другого берега. Иван на это сказал, что я зря скромничаю, ибо столько проплыть не каждый сможет. А Феодосий добавил, что тридцать первая батарея (та, что никуда не делась) держалась еще несколько дней вместе со всеми, кто на нее отступил из разных батальонов морпехоты и армейцев. А потом их вывезли кораблями, а орудия подорвали, как, собственно, и раньше произошло с пушками из 31-А. Так что мог я попробовать проскочить вдоль берега к их плацдарму. И поплавал бы поменьше, и, может, даже вовсе не плавал бы… Если бы да кабы… Хотя не факт, что проскочил бы. Немцев возле меня не оказалось, а вот ближе к косе могли и набраться. Если бы не прорвался, а вернулся, то и они на берег позже могли выйти. То есть плотика не построить, а вот без него я бы не дотянул до своего берега. Так вот и выходит на войне: пошел налево и жив остался, пошел направо – уже нет. А как угадать, куда лучше – ни одна сивилла не поможет. Иван попал в сто сорок четвертый батальон и с ним повоевал на цементных заводах. Еще там воевали куниковцы, а также ребята из других батальонов.

Иван с нами был недолго, дня через четыре после моего прибытия его куда-то перевели. Наверное, в специальный госпиталь, ведь у него был поврежден позвоночник. Топчан его даже полдня не пустовал, и явился на место Ивана другой Иван, только с катера «МО». Ему при налете авиации перебило плечо и ногу. Осколочная бомба была, наверное, на парашюте, потому что взорвалась над катером и засыпала его осколками сверху. До этого наш новый товарищ такого не встречал, хоть видел бомбежки разными бомбами и торпедные атаки, а вот такого фокуса – нет.

Интересные он вещи рассказывал о службе на этих катерах. С началом войны оказались «мошки», как их иногда называли, очень востребованными кораблями, и без них ничто не обходилось. Даже в тралении участвовали в начале войны. Когда немцы применили новые магнитные мины под главной базой и начались подрывы кораблей, то этим катерам была поручена задача ходить по местам постановки мин и сбрасывать там противолодочные бомбы с мощным зарядом взрывчатки. Предполагалось, что от близких мощных взрывов выйдет из строя аппаратура мин, да и их взрывчатка может детонировать. Кому такую задачу поручить? А опять же экипажам «МО». Ребята там отчаянные, корпус деревянный, мина на его магнитное поле не среагирует сама по себе, а скорость катера большая, он успеет проскочить над миной, пока она соберется взрываться. И ходили по минам, и сбрасывали бомбы на них. Иногда мины взрывались. Взлетал огромный столб воды, выше мачты катера, а после по корпусу молотом бил гидравлический удар. Вроде и далеко рвалась, а неприятно было ощущать удар подводной смерти. И все равно в голову лезли мысли, что будет, если этот взрыв отчего-то будет не сзади за катером, а раньше. Хорошо, что это для их катера быстро кончилось. Начались перевозки в Одессу, и их задействовали там, потом пришлось ходить с конвоями уже в Севастополь, а еще в Керчь и Камыш-Бурун, даже в высадке десанта в Феодосию поучаствовали.

Я заинтересовался и попросил рассказать, как он высаживали десантников. Оказалось – как бы просто. Влетели в гавань Феодосии, прочесали пулеметным огнем причалы, пришвартовались и высадили. Почему «как бы» – а потому, что порт занят немцами. Что там и где у них – никто толком не знает. Поэтому врывались, как в пасть зверю. Даже если и немцы проспят, то пока это поймешь, переживаний будет полный короб. А тут хоть они частично проспали, но впечатлений все равно было много. Какое-то время немцы не понимали, что катера и потом эсминцы полезут прямо в порт. Ведь это дело редкое. В Империалистическую войну в подготовленный к обороне порт такой прорыв с высадкой десанта был только дважды, и то с очень специфической задачей: заблокировать порты Зеебрюгге и Остенде, чтоб немцы ими не смогли пользоваться для базирования подводных лодок.

А Феодосию брали, а не заваливали вход старыми кораблями, тут надо было работать по-иному и дольше. Хоть первый бросок немцы и частично проспали, и стоявшие на конце мола пушки были захвачены десантом, но потом началась стрельба. Стреляли часовые, прибежавшие по тревоге солдаты, потом начала стрелять тяжелая артиллерия. Но штурмовые группы уже пошли в порт, установили на молу сигнальные огни. Один катер получил снаряд в корму и затонул. После в порт вошли эсминцы «Шаумян», «Незаможник» и «Железняков». Командир «Незаможника» не рассчитал маневр и впилился в причал носом. Не было счастья, да несчастье помогло: коль нос впилился в причал, им можно воспользоваться для выхода десантников. Они и пошли через получившуюся «сходню», и даже быстрее, чем это планировалось. «Незаможник» пошел на ремонт. «Железнякову» и «Шаумяну» досталось поменьше, «всего лишь» по одному тяжелому снаряду. Была сбита мачта на «Шаумяне», погибли люди. А крейсер «Красный Кавказ» все пытался пришвартоваться к молу, чтоб разгрузиться. На нем, кроме десанта, были орудия и тягачи для них. Шлюпками их не высадишь. Еще и буксир, который должен был помочь со швартовкой, струсил и ушел из порта. Пока преодолевали мешавший швартоваться ветер, немцы раз восемь попали в корабль. Мишень-то огромная. «Красный Крым» в порт не шел, а стоял на рейде и сгружал десант своими баркасами. Некоторый опыт у него уже был, ибо так приходилось действовать осенью под Григорьевкой. Ему тоже досталось от батарей немцев. Порт очистили от немцев довольно быстро, потом началось оттеснение их дальше, на городские улицы. Потом рассказывали, что в Феодосии захватили очень много немецких автомашин и переправочный парк. Одних автобусов штук тридцать. А в порт уже шли транспорты с подкреплением…