Валерий Красников - Кроманьонец

Правда, нас с дюны женщины все еще должны видеть.

Бродим, собираем ветки. Сколько могут унести в руках дети? Немного. Вернулись. Оставив поклажу у ямы, выкопанной вчера и снова пошли.

Ходили раза три.

Прямо в яме сложил костер. Принес из чума угли в горшке. Поджег ветки. Сидим втроем у костра, я запекаю бока первенца. Лило и Тошо время от времени ветки в огонь подкидывают.

На небе ни облачка. Солнце припекает, а тут еще жар от костра. Не думал, что мое желание выкупаться приведет женщин и детей к такой панике.

Отставляю в сторону казанок и бегу к воде. Почти сразу ныряю. Водичка бодрит, но как приятно!

Выныриваю, а на берегу и женщины, и дети кричат, руками машут. Таша и Лило в слезах. Выбегаю из воды чтобы их утешить, получаю затрещину вначале от мамы, а потом и от крохи Лило.

Настроение утешать их сразу же улетучилось. Иду к костру, присаживаюсь, беру казанок и продолжаю обжиг.

Ну, хоть бы кто поинтересовался, что я в реке делал? Снова тихо и снова все при деле. Отходчивый народ в нашем племени и не любопытный…

Когда костер догорел и ветки закончились, я разгреб угли к краям ямы, поставил казанок в средину. Поглядывая на женщин, снял с чума кусок шкуры и накрыл им яму. Сверху песочком закидал. Все хорошо, всем все равно.

Пока изделие запекается, решил дамочкам помочь. Хоть и тяжела для детских пальцев работа, но старался, как получалось до вечера.

Появились мужчины, принесли рыбу.

Тиба собрала ивовое волокно и унесла в чум белок. Размочаленных прутиков осталось совсем немного. Другие женщины, бросив работу, побежали встречать рыбаков.

Я откопал шкуру и, подцепив палкой за ручку, вынул казанок из ямы. Пока он остывал, всю рыбу уже запекли. Ну, ничего, удивлю всех завтра. Главное, что звон от керамических стенок приятный…

Просыпаюсь от крепких объятий Саша.

«Не души меня своей любовью», — думаю, а сам пытаюсь вырваться.

Как оказалось краснота, и опухоль на ее колене к утру почти пропали. До полудня женщины то и дело бросали работу и прибегали потискать меня. А мы с Лило и Тошо между прочим очень важным делом занимались – лепили посуду!

Пришел и шаман.

Ахой стоял в метрах трех от каменной гряды, где мы обустроили гончарную мастерскую, и наблюдал за нашей работой. К его присутствию я уже успел привыкнуть и когда услышал: – Лоло, подойди, — вздрогнул от неожиданности.

Проявлять строптивость в этом случае счел неуместным. Подхожу и говорю:

— Слушаю тебя Ахой-медведь.

Он теребит длинную, доходящую до впалого живота бороду и пока молчит. Я терпеливо жду, пока самый старший в племени решит что-нибудь. Наконец, он посмотрел на меня и заговорил:

— Скажи, Лоло…

Наверняка он знает, чего от меня хочет, а то, что вопрос ему сформулировать трудно, для меня уже стало очевидным.

— Я отвечу тебе Ахой. Что мне сказать?

Мне почудилось, будто слышу, как у него мозги скрипят.

— С тобой говорят духи?

Что ему ответить? Нет – не скажешь, ибо вопросов потом еще больше будет. Попробую согласиться.

— Да, Ахой. Они говорят со мной.

Шаман кивнул и отправился восвояси. Я так и не понял рад он или напротив – огорчился.

К появлению охотников мы израсходовали весь запас глины и успели еще столько же принести. Четыре чашки и две тарелки сохли на камнях чуть дальше того места, что облюбовали соплеменники.

Вернулись мужчины чуть позже, чем обычно. Той загарпунил двухметрового сома, и притащить к стойбищу его, наверное, было не просто.

Я, конечно, обрадовался, что сегодня смогу испытать казанок в деле.

Пока взрослые потрошили рыбину, я развел в яме костерок, принес в казанке воду и поставил его на огонь.

На мою просьбу порезать небольшую рыбку Таша отмахнулась. Это сделала Саша. Она пошла со мной к огоньку и смотрела, как варится рыба. Ну, а варилась она недолго. Едва ее глаза побелели, как я заранее приготовленными рогульками вынул казанок из огня. Он не треснул!

Наколов палочкой кусочек, выложил на лопуховый лист. Предложил Саша попробовать.

Взяв в руки лист с рыбой, она подула на нее и немного откусила от угощения. С диким визгом, еще прихрамывая, нарушив главное правило, побежала к чуму. Удивился не только я. Все тут же бросили заниматься делом. А Саша тычет лист то Тиса, то Таша, то Тука. Наконец, Той все это представление прекратил, забрав у Саша рыбу, особо не раздумывая, отправил ее в рот.

Прожевав и выплюнув кости, он зацокал языком и вынес вердикт:

— Хорошо, дай еще!

Мы варили рыбу до ночи. Пока Луну не затянуло тучками.

Открываю глаза и понимаю, что-то произошло: в чуме никого нет! Почему никто не разбудил и где сейчас соплеменники?

Отверстие дымохода открыто, столб солнечного света наполнен пылинками. В очаге потрескивает сосновое полено.

«Кто-то же его положил туда?»

Сердце успокаивается.

Выхожу наружу и вижу соплеменников, ожидающих меня(!), и в этом нет никаких сомнений: Той-копье и Лим-камень сидят на земле в метрах пяти лицами к чуму; сразу за ними остальные мужчины племени, чуть дальше за спинами охотников – женщины и дети.

Взгляды у соплеменников обычные, без тревоги и ожидания, ни осуждающе и ни с надеждой, без любопытства. Только у Таша и Лило, пристроившейся у ее ног – с обожанием.

Той берет в руки казанок и поднимается. За ним и Лим встает с земли. У него в руках мои камни. Молча, проходят мимо и направляются к лесу.

«Ну, если ушли с моими вещами, то мне нужно идти за ними», — приходит мысль. Так и делаю.

Подходим к жилищу шамана. Они оставляют у входа вещи и так же, не говоря ни слова, уходят к стойбищу.

Понимаю, что с Ахоем что-то случилось и меня назначили новым шаманом. Пока не знаю радоваться или огорчаться. В первый раз вижу его жилище так близко. Устройство лишь только по принципу сооружения похоже на чумы. Если те можно разобрать и перенести на другое место, то навес над выкопанной в холмике ямой размерами, где-то два на три метра, вряд ли.

По краям ямы строители этого дома вбили в землю метровые колышки и между ними пропустили тонкие ветки лещины. Слева рельеф холма понижается, поэтому правая стена получилась чуть выше и деревянная крыша покрытая камышом имеет небольшой наклон.

Дымоход сделан просто: сломали часть перекрытия, и положили два поленца у отверстия, чтобы крышка, сплетенная из ивняка, не закрывала его наглухо. Тут же лежит кусок гранита. Наверное, для того, чтобы придавливать крышку на случай ветреной погоды.

Внутри все обустроено, как и в чуме соплеменников. В очаге еще краснеют угли. Пол устлан шкурами. У стены стоят копье, острога и сверток какой-то лежит.

Разворачиваю выдубленную шкурку и при виде рубила, скребков, проколок и шовного материала из сухожилий животных, провощенных и свернутых в аккуратные колечки, радуюсь. На фигурки животных, вылепленных из глины смотрю с улыбкой: «Кто-то же додумался вылепить, а сделать горшок, увы, нет».