Виктор Носатов - Мгновение истины. В августе четырнадцатого

«Конечно, – продолжал анализировать про себя обстоятельства гибели батарей Баташов, – могло быть и так, что австрийцы попросту успели расшифровать шифротелеграмму. Уж больно простенькие коды применяются у нас при отправке секретных радиосообщений и приказов в войска. Я же неоднократно говорил об этом своим старшим начальникам и даже писал в докладной записке на имя начальника Генерального штаба. Но воз и ныне там. И все-таки офицер-артиллерист оказался прав, – подвел свои аналитические итоги генерал Баташов, – за те несколько часов, которые прошли между получением приказа и началом обстрела противником наших позиций, даже суперопытный дешифровальщик просто не в состоянии расшифровать приказ».

Баташов прекрасно понимал, что подполковник сейчас на его глазах совершил явно неординарный для русского офицера поступок, потому что в армии было не принято хоть в чем-то подводить не только друг друга, но и старших начальников. Все это кадровый офицер познавал в кадетском корпусе, где ябедники подвергались самым суровым наказаниям со стороны своих товарищей. В училище за то же самое могли изувечить и что самое страшное – не подавать руки, всегда и везде выражать свое юнкерское, а затем и офицерское презрение. Баташов все это знал в полном объеме и даже однажды самолично столкнулся с этим, когда был зачислен в генерал-квартирмейстерскую службу и работал напрямую с агентурой, правдами и неправдами добывающей секреты вероятного противника, что считалось в армии недопустимым для чести русского офицера. Первое время недальновидные и чересчур щепетильные штабные офицеры хотели объявить ему бойкот, но, видя, что к его докладам и рекомендациям стали частенько прислушиваться не только начальник штаба, но и начальник Варшавского военного округа, быстро изменили свое отношение. И потом, до самого начала войны, он пользовался среди сослуживцев самым искренним уважением и авторитетом. И это отрадно, что в сознании офицерской касты что-то наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Это было особенно заметно сейчас, когда каждый из находящихся в вагоне офицеров, несмотря на еще существующую кастовость, всем сердцем, всей душой воспринял беду артиллериста как собственную. Наверно, каждый из них стал понемногу понимать и то, что современная война требует от кадровых военных не благодушия и всепрощения, а смелых поступков и конкретных дел. О том, что подполковник-артиллерист человек дела, никто сомневаться права не имел. Еще не до конца заживший на его груди шрам говорил, кричал о том, что недолечивший свою рану офицер рвался на фронт для того, чтобы не только отомстить врагу за понесенную утрату, но и своим умным, умелым и солдатолюбивым командованием дать своим подчиненным хотя бы самый маленький шанс выжить в этой страшной, бесчеловечной войне.

– Вы, наверное, так и не выгуляли положенный отпуск? – спросил Баташов с единственной целью, чтобы те из офицеров, кто еще не до конца понял всю трагичность ситуации, воочию увидели новый тип переродившегося в бою офицера, который после всего случившегося с ним не запил с горя, не опустил руки, а стремится на фронт к своим, оставшимся в живых, солдатам.

– Вы правы, – рассеянно ответил герой, постепенно возвращаясь от мрачных грез к реальной действительности, – пока есть время, я просто хочу научить артиллеристов вновь формирующегося сейчас в тылу дивизиона бить врага с наименьшими потерями. А вас, господин генерал-квартирмейстер, я прошу разобраться с врагами, засевшими в наших штабах, ибо это не первый случай предательства. Выполняя приказ, я хочу быть уверенным в том, что враг о нем даже не догадывается. Только когда войска будут уверены в том, что за спиной нет вражеских соглядатаев, а есть постоянная помощь и поддержка, что их командиры, несмотря на существующую еще сословность, будут верны своему воинскому долгу, вот тогда мы сможем сломить хребет сильному, хитрому и коварному врагу…

– Вы хорошо сказали, господин подполковник, – поддержал Баташов артиллериста, к которому у него возникла невольная симпатия, – все российские офицеры, несмотря на существующие между ними различия, должно сплотиться ради единой цели – бить врага по-суворовски, не числом, а умением!

Подполковник удивленно взглянул на генерала. От кого-кого, а от генерал-квартирмейстера он поддержки своим достаточно крамольным в среде кадровых военных речам не ожидал. С незапамятных времен повелось среди офицеров российской армии, что в силу сословных традиций между отдельными родами войск царил неприкрытый антагонизм. Это и понятно, ведь гвардейские и кавалерийские командиры в большинстве своем происходили из знатных и богатых дворянских семей. В пехотных же частях офицеры зачастую были из мелкопоместного, обедневшего дворянства, военных и чиновничьих семей. Между этими слоями военного общества пролегала глубокая и широкая пропасть отчуждения. Артиллеристы в этих отношениях находились где-то посередине – они и от гвардии были далеки, и к пехоте относились несколько свысока.

В этой веками сложившейся военной иерархии офицеры Генерального штаба были особой военной кастой, общавшейся с остальным офицерством зачастую лишь по долгу службы. Поэтому поддержка генерала, его доброжелательный взгляд вызвали у артиллериста невольное к нему доверие.

– Разрешите представиться, господин генерал, – приняв строевую стойку, громким командирским голосом проговорил он, – подполковник Гришин, командир дивизиона трехдюймовых орудий.

– В какой дивизии изволите служить? – поинтересовался Баташов.

– До ранения служил в 21-й отдельной артиллерийской бригаде, – доверительно ответил артиллерист, видя в вопросе генерала не праздный, а настоящий интерес.

– В армии генерала Брусилова? – полувопросительно-полуутверждающе промолвил Баташов.

– Точно так, господин генерал! В 8-й армии. Но в настоящее время батарею, что осталась от моего дивизиона, направили для переформирования с последующим переводом в состав Северо-Западного фронта. Вот еду в Ставку за новым назначением…

– В армии генерала Брусилова служит мой сын, – признался Баташов, – в кавалерийской дивизии генерала Каледина.

– Гусар или драгун? – поинтересовался Гришин.

– Гусар, – с гордостью за сына произнес генерал.

– Я о лихости и дерзости соседнего с нами гусарского полка в первые дни боев премного наслышан, – восторженно отозвался подполковник, – слышал даже, что корнет, командир охотников, карту австрийского штаба раздобыл. Благодаря этому мой дивизион за час до форсирования нашими войсками пограничной реки уничтожил почти всю береговую артиллерию противника. И, как правдиво сказал штабной полковник, «войска форсировали пограничную реку с ходу, с минимальными потерями». Может быть, тот героический корнет и есть ваш сын?