Виктор Носатов - Мгновение истины. В августе четырнадцатого

– Зильберман и его товарищи хотят, чтобы я организовал и возглавил здесь, в мастерских, ячейку…

– Это который Зильберман, инженер-путеец или недоучившийся студент? – насторожился Борисов.

– Студент, – ответил Денис и вопрошающе взглянул на инженера. – Вы его знаете?

– Да! Сталкивался несколько раз, – сморщился словно от зубной боли Станислав Викнетьевич, – однажды из-за него я чуть было в полицию не угодил.

– А мне он показался простым и отзывчивым малым, – признался Денис, – после того как я вступил в их организацию, Зильберман даже взял надо мной опеку. А второго дня он сказал мне, что организация планирует провести какую-то акцию. Что будет конкретно, он скажет лишь накануне…

– Не доверяют, – резюмировал инженер и, похлопав парня по плечу, предупредил: – Смотри, как бы не пришлось тебе сухари сушить.

– А как вы думаете, что они затевают? – не обратив внимания на предупреждение, полюбопытствовал Денис.

– Не знаю. Я в их дела не вмешиваюсь. А вам не рекомендую. Нехорошая молва об этой организации на заводе. Вроде и за рабочих они, но те, кто попадает под их влияние, долго на заводе не задерживаются, попадают или в участок, или на фронт. Подозрительно и то, что заводское начальство, несмотря ни на что, относится к им довольно благосклонно.

– Вы что-то говорили про прежнее знакомство с Зильберманом, – напомнил Денис.

– Да! Год с лишним назад я, поддавшись пламенным речам этого недоучившегося студентика, решил поучаствовать в маевке, которая проходила на одной из дач в пригороде Петербурга. Там, послушав выступления ораторов самых разных партий и движений, призывающих к свержению самодержавия и к бунту, я незаметно, ни с кем не попрощавшись, ушел. А наутро узнал, что все участники сборища были схвачены жандармами и ждут суда. И что самое интересное, через неделю Зильберман был освобожден из суда за недостаточностью улик, а двенадцать честных и активных рабочих получили по году каторги.

– А как же он опять попал на завод, ведь я знаю, что и за меньшие провинности рабочих увольняли без выходного пособия!

– Я же говорил, что администрация относится к этой «рабочей организации» довольно лояльно и за такие «грешки» не увольняет.

– Так этот Зильберман настоящий Иуда, предавший двенадцать праведников, – неожиданно прозрел Денис.

– Но его предательство не доказано, – пожал плечами инженер, – вот почему я прошу вас, пока не поздно, покончить счеты с этой организацией.

– Вот так сразу я не могу поступить! – с сожалением сказал Денис. – Я дал слово, что обязательно приму участие в акции. А своих обещаний я нарушать не привык.

– Что же, – задумчиво произнес Борисов, – я уважаю людей, которые держат свое слово. Но и не могу остаться в стороне от вашей судьбы, потому что вы мне симпатичны. А как насчет посещения рабочего клуба? Сегодня первое занятие.

– Зильберман сказал, что у каждого революционера имеется свой источник света и знаний, который без всяких лекций и наставлений укажет истинному борцу за рабочее дело единственный и верный путь!

– Да-а! – скептически промолвил инженер. – Со времени нашего последнего разговора вы с помощью Зильбермана продвинулись далеко. Да только в противоположную сторону.

– Я решил попробовать свои силы, – обиженно промолвил Денис, – и от своего решения не отступлюсь, хоть режь меня!

– Хорошо! – сдался Борисов. – Но тогда я прошу вас информировать меня о заданиях и поручениях, в которые вас посвятит Зильберман. Может быть, мне удастся вовремя предостеречь вас от необдуманного поступка. Вы мне верите?

– Если бы я вам не доверял, то уже давно бы закончил этот разговор, – резонно ответил Денис.

Прошла неделя, другая. Газеты пестрели неутешительными сведениями о гибели армии генерала Самсонова, об отступлении армии генерала Ренненкампфа. Все эти военные сводки постоянно обрастали слухами и домыслами о предательстве в среде генералитета, о шпионах, окопавшихся не только в штабах, но и при императорском дворе. В этих условиях считалось, что наиболее достоверную информацию о делах на фронтах Великой войны могли дать только ее непосредственные участники, раненые, которые тысячами начали прибывать в Петроград.

Посоветовавшись с мастером Афанасием Петровичем, Денис, прихватив своих верных друзей Петьку и Степку, ранним воскресным утром направился на трамвае к особняку Юсуповых, расположенному на Литейном проспекте, где с началом войны разместился военный госпиталь. На углу Невского и Литейного в вагон вошел раненый солдат и, начав пробираться вперед, нечаянно задел костылем дородного господина в пикейным жилете с округлым котелком на голове.

– Ты что, скотина, по сторонам не смотришь, меня своим костылем чуть не зашиб! – взвизгнул тот и что было сил толкнул раненого в спину. Солдат, не удержавшись на костылях, упал, громко застонав от боли. Все пассажиры искренне возмутились такому отношению к израненному воину. А два крепких мужика в рабочих блузах легонько подняли раненого и усадили его на свободное место. После этого, схватив за шкирку упирающегося пикейного господина, они вытряхнули его из трамвая прямо на улицу.

– Туда ему и дорога, – воскликнул вагоновожатый, закрыв двери перед самым носом незадачливого пассажира.

Ребята тоже кинулись было заступиться за ветерана, но Денис вовремя их остановил, посоветовав лучше угостить солдата пирожками и шанежками, которыми в достатке снабдила путешественников Петькина мать. Вскоре к месту, где расположился раненый воин, вслед за мальчишками, угощавшими ветерана «чем бог послал», набежали сердобольные бабы и начали пичкать его сладостями.

– Спаси Христос, бабоньки, – взмолился он, отбиваясь от назойливых женщин и барышень, – мне бы махорочки маненько.

Услышав просьбу солдата, Степка так и подскочил.

– У меня же есть пачка папирос, которые мы с Петькой хотели раненым в госпитале подарить, – воскликнул он и, вытащив из пачки пригоршню набитых табаком бумажных гильз, поднес их раненому.

– Вот спасибо, сынок, выручил, – довольным голосом промолвил солдат и, завернув папиросы в платочек, как самую большую ценность, положил их в карман гимнастерки…

Возле огромного особняка, где располагался госпиталь, собралась толпа, намереваясь во что бы то ни стало прорваться в этот военный лазарет. Кого здесь только не было. И солидные господа в котелках со штучными подарками, и всевозможные купчишки со своими прогорклыми и залежалыми гостинцами, и сердобольные старушки, от которых за версту пахло пирожками и нафталином. И, конечно же, вездесущие гимназисты и гимназисточки, которые хотели хоть одним глазком взглянуть на страдания раненых, чтобы тем самым прочувствовать весь щекочущий молодые, патриотически настроенные души ужас войны. Но на лестнице, ведущей в великокняжеские залы, стоял грозный «цербер» в образе неподкупного и грозного фельдфебеля с перевязанной рукой, который пропускал в лазарет только сестер милосердия и служивых.