Виктор Носатов - Мгновение истины. В августе четырнадцатого

«Достойный противник», – подумал о британском разведчике Баташов.

«А за этим хлыщом, – глядя вслед поручику, спешащему навстречу только что прибывшему генерал-квартирмейстеру Монкевицу, – надо понаблюдать. Что-то здесь не чисто».

Увидев Баташова, генерал Монкевиц поманил его к себе рукой, а когда тот подошел, торжественно объявил:

– Евгений Евграфович, сейчас должен подойти главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич. Он хотел познакомиться с вами поближе.

– Буду рад ему представиться, – ничем не выдавая своих чувств, промолвил Баташов.

Вскоре из коридора донесся непонятный шум, словно зашуршали поднятые внезапным порывом ветра пересохшие листья. И чем ближе к Николаевскому залу приближался шум, тем яснее и понятнее становился его источник – поздравительные возгласы офицеров, придворных и чиновников, которые спешили поздравить великого князя с назначением. Вскоре послышались и его тяжелые и широкие шаги. Окруженный свитой и шумной толпой поклонников, он величественно вошел в зал и, увидев офицеров Генерального штаба, окруживших Монкевица, направился к ним.

Баташов впервые видел так близко великого князя, который в окружении своей гвардейской свиты выглядел еще представительнее. Чрезвычайно высокого роста, стройный и гибкий, он шествовал с горделиво поднятой головой. Одетый в китель защитного цвета с золотым генерал-адъютантским аксельбантом и узкие рейтузы с ярко-красными лампасами, великий князь выглядел довольно моложаво. Загорелое лицо его с небольшой бородкой было властным, строгим и решительным, таким, каким и должно быть чело начальника-вождя. Его хищный, пронзительно-пристальный взгляд как бы говорил, что он видит все и ничего не прощает. Движения были уверенными и непринужденными, разговаривал он с сопровождавшими его офицерами резким, громким, немного гортанным голосом, привыкшим повелевать с какой-то полупрезрительной небрежностью. Это и понятно, ведь он был гвардейцем с ног до головы и вместе с тем человеком неподражаемым. Обо всем этом генерал Баташов успел подумать, пока великий князь величественно шествовал в центр зала.

– Господа офицеры! – подал команду генерал-квартирмейстер. Генштабисты, все как один, четко повернулись лицом к великому князю, преданно поедая высшее начальство глазами. Стал по стойке «смирно» и Баташов.

– Господа офицеры! – добродушно произнес главнокомандующий, великодушно поприветствовав всех кивком головы.

В это время в зал шумно вошел военный министр Сухомлинов, о чем-то громко споря с председателем Государственной думы Родзянко.

Великий князь, мельком взглянув на них, поморщился словно от зубной боли и демонстративно отвернулся.

Сухомлинов, направивший было свои стопы к Николаю Николаевичу, чтобы скрепя сердце поздравить его с назначением, к которому всеми фибрами души стремился сам, но, видя его пренебрежение к нему, резко развернулся и потянул удивленного непонятными маневрами думца к окну. Несмотря на общий подъем, царящий в столице на пороге великой войны, когда партия войны объединила людей самых противоположных взглядов – и военных, и национал-патриотов, и либералов, когда между собой заключали мир не только партии и думские фракции, но и самые непримиримые враги, «черная кошка», когда-то пробежавшая между этими двумя военачальниками, так и не была забыта, оставляя их по-прежнему недругами.

Выбрав минутку, когда великий князь закончит разговор с генералом Монкевицем, Баташов, уловив его приглашающий жест рукой, подошел и, став по стойке смирно, доложил:

– Ваше высочество, Генерального штаба генерал-майор Баташов, представляюсь по случаю производства в генерал-майоры и назначения на должность заместителя генерал-квартирмейстера Варшавского военного округа…

– С сегодняшнего дня в царстве Польском идет формирование Северо-Западного фронта, так что у вас будет новая, более ответственная должность, – торжественно объявил великий князь с высоты своего немалого роста, внимательно к нему присматриваясь. – Это вы третьего дня изволили докучать его величеству своими невыполнимыми прожектами? – неожиданно задал он вопрос, ничем не связанный с началом разговора.

– Отчего же невыполнимыми? – сухо промолвил Баташов. – Я готов доказать жизнеспособность каждого пункта моего проекта.

– Вижу, обиделся на меня. Значит, болеешь за дело, – удовлетворенно произнес великий князь, – только здесь не место для таких разговоров, слишком много чужих ушей, – добавил он, указав взглядом на приближающегося британского офицера, который вместе с другим российским союзником, французским военным агентом, маркизом де Ля Гишем стремительно приближался к ним, – даст бог, еще поговорим на эту тему в Ставке!

Выслушав поздравление союзных офицеров, главнокомандующий их искренне поблагодарил.

– Как поживает президент Пуанкаре? – по-солдатски прямо, без дипломатических экивоков задал он вопрос маркизу.

– Президент вместе со всем французским народом горит желанием встретиться с вами в поверженном Берлине, – так же прямо ответил Ля Гиш.

– Хэлло, капитан, – обратился он к англичанину, – как поживает его величество Георг?

– У нас все о’кей, – с небольшим акцентом ответил капитан, отдуваясь, – какая страшная у вас жара.

– Я думаю, у нас не жарче, чем в Индии, – многозначительно взглянув на британца, сказал великий князь. Капитан Джилрой сморщил в кислой улыбке губы, обдумывая достойный ответ, но не успел.

В противоположном конце зала громко хлопнули отворяющиеся двери, послышался стук жезлов церемониймейстеров о паркет. Обер-церемониймейстер важно проследовал в центр зала и торжественно объявил:

– Его Величество Император Всероссийский! Ее Величество Императрица Всероссийская!

Царь в полевой форме пехотного полковника вышел под руку с Александрой Федоровной, за ними шли их дочери, великие княжны – все в простых белых платьях. Не было только цесаревича Алексея, он, по слухам, был болен и остался в Петергофе.

Ликование охватило всех собравшихся в зале. Долго не смолкало бесконечное «ура», которое продолжало перекатами звучать по залу до тех пор, пока царская семья, торжественно прошествовав в центр зала, не заняла место у алтаря. На столе, покрытом алым бархатом, – корона, скипетр и держава. Там же и великие святыни: образ Спасителя из домика Петра Великого и икона Казанской Божьей Матери.

Когда царю водрузили на голову корону, солнечный луч, коснувшись огромной красной шпинели, венчающей усыпанный бриллиантами головной убор, тысячекратно преломился, и во все стороны брызнули кроваво-красные потоки, словно кровью окатившие всех и каждого.