Виктор Носатов - Мгновение истины. В августе четырнадцатого

Вот и теперь, говоря о первых успехах всеобщей мобилизации, генерал Монкевиц то и дело надувал щеки, закладывал за борт кителя руку, изображая из себя чуть ли не Наполеона. Он, наверное, этого не замечал, но Баташов, глядя на него со стороны, то и дело ловил себя на мысли, что тот своей суетой и величественными жестами чем-то напоминает царя, такого же напыщенного и верхоглядного, как и он сам.

Попрощавшись с Монкевицем, Баташов собрался покинуть кабинет, когда в дверь кто-то просительно поскребся.

– Заходи! – резко и раздражительно воскликнул Монкевиц, присаживаясь к столу и принимая позу мыслителя, занятого разбором срочных бумаг.

В кабинет осторожно прокрался офицер, который встречал Баташова у входа в Генеральный штаб.

– Ну, что там, Павлуша? – по-домашнему обратился генерал-квартирмейстер к поручику.

– Ваше превосходительство, – радостным, звонким голосом возвестил офицер, – его величество назначил верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, а начальником его штаба утвержден генерал-лейтенант Янушкевич Николай Николаевич!

– Слава богу! Слава богу! – истово перекрестился Монкевиц и, победоносно взглянув на Баташова, восторженно добавил: – Теперь русская армия в надежных руках!

Баташов был несколько иного, менее восторженного мнения о высочайшем назначении, но спорить с начальством не стал. Если великий князь Николай Николаевич, участник Русско-турецкой войны, знал и любил военное дело, вникал в солдатские и офицерские нужды, за что и пользовался заслуженным авторитетом в войсках, то начальник штаба генерал Янушкевич ни в одной битве (если не считать учений) участия не принимал и к началу войны в должности начальника Генерального штаба состоял всего три месяца. Это был довольно приветливый человек сорока четырех лет с черными усами и вьющимися волосами. Был он скорее придворным, чем солдатом. По мнению прошедших не одну войну генералов, Янушкевич был и довольно посредственным стратегом.

– Ну, братец, хорошую весть ты мне принес. Я перед тобой в долгу не останусь, можешь прокалывать дырку.

– Премного благодарен, ваше превосходительство, – улыбаясь от счастья до ушей, ответил поручик. – Ваше превосходительство… – озабоченно промолвил он.

– Ну что еще там?

– В три часа пополудни в Николаевском зале Зимнего дворца состоится торжественный молебен и акт объявления императором Всероссийским войны Германии. Приказано явиться офицерам и генералам в походной форме, государственным деятелям – в парадных мундирах.

– Евгений Евграфович, прошу вас без четверти три пополудни быть в Николаевском зале, – объявил генерал Монкевиц, повернув сияющее от счастья лицо к Баташову и глядя куда-то в сторону.

Баташов кивнул головой и, сказав на прощание: «Честь имею», – торопливо вышел из кабинета.

5

Кареты и чадящие дымом авто нескончаемой вереницей подъезжали ко всем четырем подъездам Зимнего дворца. Существовал неписаный порядок, согласно которому каждый из приглашенных во дворец должен был знать, к какому из подъездов явиться. Для великих князей был открыт подъезд «Салтыковский», придворные лица входили через подъезд «Их величеств», гражданские чины являлись к «Иорданскому», а военные – к «Комендантскому», и поэтому толчеи там никогда не было.

В отличие от прежних торжественных приемов, когда великосветская знать старалась показать себя во всем блеске, нынешнее собрание то ли от непомерной жары, то ли от страшной угрозы, нависшей над страной и столицей в частности, не блистало ни золотом офицерских погон, ни серебром придворных мундиров, ни сиянием звезд высокопоставленных гражданских чинов. Только иностранные послы да военные агенты, несмотря ни на что, были по самое горло упакованы в свои парадные мундиры. И теперь, с трудом взбираясь по широкой беломраморной лестнице на второй этаж, они усиленно пыхтели и отдувались, явно завидуя облегченной форме остальных. Среди посольских Баташов неожиданно увидел недавно прибывшего в Петербург сотрудника британского военного атташе – капитана Уинстона Джилроя. Затянутый в ярко-красный мундир королевской гвардии, он то и дело обтирал платком свое покрасневшее от жары и духоты лицо. Седые усы поджарого британского офицера от обилия на лице влаги опустились вниз. Весь его явно не джентльменский вид говорил о том, что он, в конце концов, смирился с условиями жизни в варварской стране и на лучшее больше не претендует. Помахивая газетой, словно веером, англичанин с безразличным видом прохаживался у раскрытых окон Николаевского зала, постепенно заполняемого приглашенными лицами.

Перед отъездом в столицу генерал-квартирмейстер Постовский показал Баташову фотографию Джилроя и предупредил, что он прошел большую школу нелегальной разведки не только в Индии, но и на Балканах и, вполне вероятно, был замешан в событиях, произошедших недавно в Сараево. Пожелтевшее фото запечатлело опирающегося на трость бравого вида офицера с приятными чертами лица, с ежиком седых волос на голове и седыми же усами, по-джентльменски загнутыми вверх, с незабываемым взглядом пронзительных и настороженных глаз. Еще тогда ему показалось, что он где-то видел этого человека, эти необычайно пронзительные глаза. Но сколько не напрягал память, так и не вспомнил.

И вот теперь, скрытно наблюдая за британским разведчиком, он заметил еще одну его особенность. Тот смотрел на интересующих его людей словно гриф, долго и пронзительно, резко, всей шеей переводя взгляд, успевая в то же время незаметно стрельнуть внимательным взором и вокруг себя. И все-таки он уже где-то видел этого «грифа», как он окрестил англичанина, с точно такими повадками. По своему опыту он знал, что единственно, что у человека не меняется с годами, так это голос, глаза и повадки. «На моем пути попадалось не так уж и много британцев, – думал он, – неужели это тот попавшийся ему в горах Памиров купец, который указал ему неверную дорогу? Из-за чего чуть было не погибла экспедиция, которую он возглавлял. Правда, тот выглядел много моложе. Но это и понятно, ведь прошло более двадцати лет. Тот точно так же резко поворачивал голову и зыркал по сторонам своими явно не восточными глазами. Так это был не купец, а скорее всего один из организаторов британской «Большой игры» на Востоке, которую отнюдь не благородными методами вела Великобритания, постоянно вставляя палки в колеса разрастающейся Российской империи, тоже имеющей там свои интересы». Эти мысли заставили Баташова еще внимательнее присмотреться к британскому офицеру.

Опытным взглядом разведчика он уловил подозрительное движение уже знакомого ему по Генеральному штабу поручика Павлуши, который накручивал концентрические круги, центром которых был капитан Джилрой. Баташов заметил, как тот, приблизившись к англичанину, подавал ему какие-то знаки. Занятый обтиранием обильно струящегося по лицу пота, Джилрой, казалось, не замечал ничего вокруг. Но это казалось только на первый взгляд. Баташов, не выходя из-за своего укрытия – разлапистой пальмы, стоявшей в бочке у окна, неожиданно поймал на себе мимолетный, настороженный взгляд британца и понял, почему тот не стал замечать настойчивого поручика, несколько раз «случайно» задевшего его локтем.