Валерий Большаков - Гридень. Из варяг в греки

Пятеро отроков вышли вразвалочку, плохо скрывая довольство, и начали школить славинов, невзирая на чин и возраст.

– Привет! – подбежал Мишка.

– Здорово. Ты где пропадал?

– Так я же в Вышгороде… Блин! Пропустил все! Печенеги, да?

– Они.

– «И бе сеча зла, – процитировал Ховаев нараспев, – и побегоша печенезе роздно, и не ведахуся, камо бежаче, и тако погибаша…»

– Молодец, – улыбнулся я. – Садись, «пять».

Только теперь я увидал наконец местных жителей – они выползали из своих убогих землянок, выходили из рощ, появлялись из схронов на огородах.

Откровенно говоря, местные вызывали у меня раздражение. Я видел простонародье в Новгороде – там оно крикливо, горласто, как всякий плебс, но попробуй только тронь его!

«Кто против Бога и Великого Новгорода?!»

А здесь… Какие-то все прижухшие, забитые, взгляды вороватые и недобрые – к таким спиной лучше не поворачиваться.

Что с того, что печенегов перебил? Я для них был властью, а всякая власть означала гнет и оброк.

Новые пришли?

Стало быть, не нахапались еще, станут в два горла жрать, а с нас три шкуры драть! Так и хотелось им всем бросить: «Да на фиг мне ваши шкурки?»

Как хотите, а местных я не понимаю. На северах люди жилы рвут – лес сводят, пни корчуют великанские, чтобы все это пережечь да засеять, а здесь хоть на два роста вглубь закопайся – один чернозем залег, жирный, хоть ешь его!

Ты только вскопай или вспаши – и с голоду точно не помрешь.

Но где же эти поля до горизонта? Или те крошечные делянки на Подоле – все, что добыто тяжким трудом?

Поморщившись, я отвернулся и стал наблюдать, как мои сотские тиранят и угнетают славинских бойцов. Кросс побежали все. Начали бодро, с ухмылками, но до финиша дотащились единицы, да и то какие-то растерзанные, выжатые и прополосканные.

– Мал! – крикнул я. – Остаешься за меня. Пригляди за всеми. И пусть не задерживаются особо! Чтобы к вечеру были в Вышгороде.

Завтра отчаливаем!

– Так точно! – ответил отрок.

Ночью прошел дождь, и с утра земля парила, сверкала росой. День обещал быть хорошим, ясным и теплым, самым подходящим для отплытия.

А я успел хорошо отдохнуть. Поужинав, залег спать, выспался, позавтракал… Прямо как Николай Второй.

Скедии были готовы – моя тысяча выросла до семнадцати сотен, но плавсредств хватало. Хотя, конечно, обратный путь будет труднее – пойдем против течения.

Ничего, есть кому грести…

Часам к девяти прискакал гонец от князя. Вручил мне грамотку, где Олег в очень грозных выражениях к посадникам городищенскому, новгородскому и ладожскому, а такоже к наместникам любечскому и смоленскому требовал неукоснительного подчинения моей особе как местоблюстителю.

То есть я снова буду замещать князя, пока он наводит порядок в Киеве. Ладно, заместим, нам не трудно.

И была еще одна грамотка от Олега – князь направлял ко мне посланников печенежского хана Госты, сына Илдея. Дескать, ты побил бойцов хана, вот и разбирайся теперь, чего да как.

Ладно, разберемся…

Печенеги пожаловали ближе к обеду. Что сказать…

Азиатами я бы их не назвал – невысокие и черноволосые, с узкими лицами и маленькими глазками. Бороды печенеги брили, зато усы распускали.

Печенегов было пятеро – представители от всех малых орд, составлявших одну большую орду Йавды Эртим.

Звали их Халил, Кеген, Темир, Селте и Метигай.

Низко поклонившись, они расстелили настоящий ковер и выложили на него посольские дары – палаш в драгоценных ножнах, серебряный пояс, роскошное ожерелье из крупных розовых жемчужин, золотые подвески с блестящими обкатанными (нынче каменья не гранили) сапфирами.

Я довольно кивнул – будут подарки для жен!

– Приветствую послов могучего хана Госты и его беков, – вежливо сказал я.

Толмач перевел, и печенеги важно поклонились.

– Что привело уважаемых гостей к моему шатру?

Посланцы переглянулись, и один из них, Темир, кажется, заговорил на корявом русском:

– Мой хан водит малый орда у этой великой река Варух [13]. Это его воины имели несчастье нападат на Куябу, где пали смертью. Мой хан спрашиват: скока воинов было у тебя?

– Меньше семи сотен, достопочтенный Темир.

Печенег огорченно поцокал языком.

– Мой хан больше не хочет нападат, – сказал он. – Он передат тебе: «Пусть женщины в наших юртах не будут бояться урусов».

– Пусть, – легко согласился я. – Передай хану, что наши воины не потревожат ни одно печенежское становище. Если, конечно, хан не изменит своего желания отказаться от нападений. Нам нечего делить, но мы можем помочь друг другу. Великий хан Хельгу будет строить крепости на берегах Варуха – в них станут жить и служить наши воины. Их задача – охранять купеческие караваны, что спускаются или поднимаются по реке, а вы сможете в тех крепостях продавать или обменивать свой товар – мясо, кожи, войлок…

Посланцы быстро заговорили между собой, обмениваясь мнениями, после чего Темир выразил свое согласие.

Я сделал знак Мишке, и тот приволок целую кипу мехов – надо же отдариваться как-то. И продешевить здесь никак нельзя – чем щедрее подарки, тем ты богаче. Чем ты богаче, тем ты сильнее, ведь только на войне можно разбогатеть.

Такова извечная логика кочевника. Да будет так!

В общем, мы расстались с послами на позитиве. А уже час спустя начали погрузку.

Скедии отчаливали одна за другой, расправляя паруса. Попутный ветер с юга здорово нам помогал бороться с течением, но и самим тоже стоило поработать.

И я скомандовал:

– Весла на воду!

Рассказывать о том, как мы проходили путь из греков в варяги, я, пожалуй, не стану – ничего интересного не происходило.

Днем гребли, «помогая» парусам. Ближе к вечеру искали место на берегу для ночевки, и тогда запаренным славинам давали второй урок – как оборудовать лагерь.

Варяги всегда были внимательными к таким вещам, но я довел это дело до совершенства. Не примите мои слова за хвастовство – я же ничего особенного не придумывал, не изобретал. Просто воспользовался опытом тех же легионеров, которые в походе всегда тащили с собой пару кольев, чтобы обнести лагерь-каструм прочным тыном.

Колья не забивались в землю, а связывались в подобие противотанковых «ежей». Они выставлялись по валу, окружавшему походный лагерь, а чтобы этот вал насыпать, выкапывался ров.

Четыре входа защищались ответвлениями вала так, чтобы возможный противник, наступая, поворачивался правым боком, не защищенным щитом. Такие усиленные проходы римляне называли клавикулами.

Внутри лагеря размечались и обустраивались прямые улицы, вдоль которых ставились шатры – по линеечке. После того как славины поучаствовали в строительстве четвертого по счету лагеря, они точно знали, где им ставить палатку – никто не путался, у каждой сотни был свой участок работ, так что место ночлега для семнадцати сотен человек сооружалось быстро.