Валерий Большаков - Гридень. Из варяг в греки

– Вот оно что… – протянул дед. – Да… Я об этом как-то не подумал… Как там Нюра хоть?

– Умерла, – сообщил я скорбную весть. – Год назад.

«Дон Антонио» не слишком горевал, но взгляд его стал задумчив и печален. Любовь, там, или нелюбовь, но с бабой Аней он прожил всю жизнь, а это что-то да значит.

– Вот так… – протянул дед. – Ну что? Признаюсь, что я тогда… Хм… уже больше десяти лет прошло… Ужас! В общем, я еще одну ошибку совершил. Поспешил, не проверил все тщательно, как надо. Указал радиус, азимут – и включил. Хотел-то под Москвой оказаться, а вышел где-то на Оке. Угнал у местных лодку-долбленку и направился к Москве-реке. Там, где потом Коломну заложат, я спрятал свой рюкзак – он у меня был набит всякими анахронизмами вроде пистолета, зажигалки, электрофонарика… Нет, вот как раз фонарик-то я с собой прихватил, а еще топор. Я хотел найти ту самую белокаменную крепость, которую мы раскапывали. И не нашел. Крепости не было! Место было тем самым, приметным – и этот высокий плоский холм с седловиной, и три приметных валуна… Все было, кроме крепости! Вот там я и познакомился с князем Ходотой. Их было два брата-близнеца, Ходота и Радим. Встретили они меня хорошо, накормили, спать уложили. Я к ним расположился, да и решил: а чего, собственно, мне в Москве делать? Может, именно здесь надо силы приложить? Видать, та крепость не кем-то построена была, а мною! И стал потихоньку пропихивать свои идейки. Ходота меня горячо поддержал, я и вдохновился. И водяную мельницу мы соорудили, чтобы каменные блоки пилить, и домницу выстроили, раствор известковый замешивали… Я и лебедку-полиспаст смастерил, и… Да много чего было. И вот однажды отправился я к своему тайнику. Со мной молодой каменщик двинулся, его я сам обучал ремеслу. Он-то мне и рассказал, что Ходота на самом-то деле не радушный хозяин, вроде барона Пампы, а хитрый и подлый. Меня он колдуном считает и хочет из меня, лохозавра, вытянуть всего побольше. Разумеется, я не поверил юнцу. А что вы хотите? Лохозавры не вымирают…

Миха тихонько переводил сказанное отрокам, выискивая подходящие синонимы и опуская некоторые детали.

– До тайника мы дошли, – вздохнул «дон Антонио», – но тут стали происходить события. Из леса повалили воины в халатах, спеленали нас с юнышем и бросили в лодки. Это были булгары. И повезли они нас вниз по Оке. Юныш сумел распутать веревки, перекинулся через борт и поплыл, но его не стали ловить – пустили стрелу, и все на этом. И остался я один. Ох, и помотало меня по этой их Булгарии… Сначала меня в Ошели высадили, потом потащили в Кошан, потом в Тухчин… Наконец закинуло меня в Сувар, где меня продали самому царю булгарскому Алмушу, носившему титул балтавара. Балтавар Алмуш не слишком мною интересовался, передоверив своего нового раба савану Аскалу. Саван – это… Ну, в общем, если ябгу, то бишь каган – это высший титул, то балтавар – ступенью ниже, а саван – на две ступени. В общем, когда Аскал узнал, что я могу писать по-арабски, он очень обрадовался и завалил меня работой переписчика. Занятие было даже интересным, я столько всего узнал о булгарах, буртасах, хазарах… А потом Алмуш отправился с визитом в Итиль – он ведь был вассалом Хазарии. Там я сподобился лицезреть самого кагана. Правда, возносился я не слишком долго – саван Аскал уступил меня арабскому купцу за хороший бакшиш. Звали купца Абу Камил Хаддад ибн-Казир ибн-Аслам ал-Самарканди. В составе огромного каравана в три тысячи верблюдов мы пересекли пустыни и прибыли в Самарканд. Месяц спустя отправились в Багдад и задержались там на целый месяц. В Багдаде я посещал Бейт-аль-Хикму, «Дом мудрости», этакую академию наук с мусульманским уклоном. Знаете, друзья мои, я даже не сокрушался о своем презренном статусе, статусе раба. Ведь столько интересного было вокруг! Да я за тот год узнал больше, нежели за всю мою жизнь! Я изнутри, в целокупности, исследовал то, что давалось мне на раскопках в виде жалких черепков. Я, например, узнал, что великий Аль-Хорезми, создавший алгебру, отправился тридцать пять лет назад в Булгар по велению халифа, но умер в Итиле. Ах, было много интересных встреч, однако пришло время, и мы отправились дальше – в Египет. Там жил дядя Хаддада, уговоривший племянника заняться морской торговлей. И что вы думаете? Из моего хозяина получился настоящий Синдбад-мореход! Мы и в Африку ходили, до самого Занзибара добирались, и в Индию, и на Цейлон, и на Яву. А однажды решили отправиться в Исбилию, как здесь называют знакомую нам Севилью, ведь весь Пиренейский полуостров под властью арабов – там находится страна Аль-Андалус, то бишь Кордовский эмират. Вот туда-то мы и отправились на больших кораблях, перейдя все Сирийское море, как арабы именуют море Средиземное. Ах, друзья мои, Кордова – это огромный город, она вдвое больше Константинополя – в ней проживает миллион человек! Мы зимовали недалеко от чудесных садов и дворцов Альгамбры, а потом отправились обратно, но тут нам очень не повезло – жестокий шторм выбросил наш корабль на побережье Сицилии, занятой ромеями, очень не любящими сарацинов, то бишь арабов. Многих они убили, а меня и десяток матросов помоложе взяли в рабство. Ну, мне было не привыкать… Оказавшись в Константинополе, я чуть было не пропал – продали меня мельнику, приковали к мельнице в подвале и заставили ходить, как вола, и молоть зерно. С трудом, но мне удалось уговорить нового хозяина перепродать меня, как грамотного невольника патриарху Фотию. И я вновь погрузился в работу, столь же приятную мне. Знакомиться с бесценными папирусами и громадными инкунабулами – это было счастье! Одно угнетало меня – неволя. Ощущать себя орудием – поганое чувство. Но однажды мне повезло – патриарх отправлял миссионеров в Киев – в Самбатас, как говорили ромеи, и меня с ними в качестве прислуги и переводчика. Мы прибыли в Крым, то бишь в Тавриду, а из Херсонеса с купеческим караваном поднялись по Днепру-Борисфену до пункта назначения. Больше я терпеть и подчиняться судьбе не стал – бежал и присоединился к купцам из Булгара. Я бегло говорил на их языке, так что они принимали меня за своего. Конечно же, я принял все меры предосторожности и, если бы купцы замыслили что недоброе, я бы бежал. За десять лет своих странствий… Кстати, какой сейчас год там ?

– Две тысячи семнадцатый.

– Да? Значит, я не ошибся! Течение времени здесь и там – разное.

– То есть? – не понял я.

– По вашему счету, я пропал тринадцать лет назад, а по здешнему прошло всего десять! Так что мне сейчас не пятьдесят шесть, а пятьдесят три. Как так выходит, я не знаю – это уже физика, причем, незнаемая никем. В общем, одна из ночевок купеческого каравана после торжища в Мелинеске прошла неподалеку от устья Москвы-реки. И я тихо, по-английски, ушел. Достал-таки свой рюкзак из схрона и отправился к князю Ходоте…