Валери Жискар д’Эстен - Победа Великой армии

Они дефилировали точно так же, как солдаты на смотре в Тюильри: длинными рядами, от двадцати пяти до тридцати человек в каждом, при этом самих рядов не более четырех-пяти. Ружья держали прямо, и, несмотря на усилия, которых требовал строевой шаг, они торчали вверх, словно колючки ежа. Наполеон попытался сосчитать личный состав каждой роты: около сотни бойцов вместо ста восьмидесяти, имевшихся в роте изначально. «Сильно им досталось!» — заключил он в порыве сочувствия к этим наполовину истребленным людям, ожесточенно сражавшимся за него.

Затем пошла гвардия. Контраст получился разительным. Гвардия пострадала мало. Конечно, они прибыли из Парижа, пройдя пешком свыше двух с половиной тысяч миль и особенно утомившись под конец, когда им пришлось тащить на себе тяжелую выкладку с вещами и снаряжением, а также ружья, однако в бою они не участвовали. Их мундиры и оружие были в целости и сохранности. «Я правильно сделал, что пощадил их», — подумал Наполеон, глядя, как они идут тем же бравым шагом, что и перед триумфальной аркой на площади Каррузель. Первыми вышагивали вольтижеры в черных киверах с красным плюмажем, за ними — гренадеры в белых гетрах и черных меховых шапках, шедшие столь стройными шеренгами, что Наполеон видел лишь ближнего солдата в каждом ряду. Дальше громыхали железными колесами по камням артиллерийские батареи, по четыре пушки в каждой. После них верхом на лошадях рыжей масти прорысили четверо гвардейских маршалов в широкополых треуголках, отороченных золотым галуном, которые они носили не как император, а углом вперед.

Следующую группу образовывали кирасиры и драгуны на грузных лошадях, для которых приходилось отыскивать фураж в удаленных районах Москвы.

Парад еще не завершился. Показались лица и головные уборы поляков, двигавшихся вдоль собора Василия Блаженного, а затем и других всадников, которые, должно быть, принадлежали к числу улан маршала Понятовского.

Император окинул взглядом Красную площадь. Ее заполонили отряды солдат, словно сошедшие с арабесок и двигавшиеся мерным шагом под команды офицеров, ехавших верхом впереди них. Это было не просто грандиозное зрелище — в нем сквозила странная красота. Осеннее солнце щедро дарило свои лучи, заставляя искриться каски, стремена, примкнутые к ружьям штыки.

Наполеон ощутил счастье. Хотя он пошел на всевозможный риск, чтобы этого достичь, он с трудом сознавал, что находится здесь, в седле своей лошади, на самой величественной площади России в гуще собственных войск. Он был повелителем, абсолютным властелином. Он правильно сделал, что не отступился. «Но теперь, — сказал он сам себе, чувствуя, как одна мысль набегает на другую, — теперь нужно уходить, нужно уходить быстро».

Воображение его разыгралось. Он видел себя маленьким мальчиком, зажатым толпой, высыпавшей на площадь Аяччо из собора после мессы. Его старший брат Жозеф идет впереди, а мать тормошит его самого, приговаривая: «Иди быстрее, Наполеон, из-за тебя мы опоздаем». Она берет его за руку, чтобы успокоить, но перекликающиеся голоса и толчки со стороны людей, которые кажутся по меньшей мере вдвое выше него, заставляют его дрожать от страха. «Кстати, — думает он, — где теперь моя мать? На Корсике ли она сейчас, на исходе лета? Или вернулась в Париж? И ведает ли она, что ее сын покорил Москву?»

На площади осталось немного народу, самое большее несколько сотен зрителей — должно быть, московских французов или поляков. Они столпились возле собора, где за ними наблюдали конные жандармы. Внезапно от группы отделился человек и устремился в сторону императора. Он был одет в русскую народную одежду: светлую рубаху с длинным рукавом, стянутую в талии поясом, и серые полотняные штаны, заправленные в сапоги. Человек держал в руке бумагу и бежал так быстро, что привлек внимание всех присутствовавших, в том числе маршалов, которые натянули поводья, готовясь перехватить бегущего и не позволить ему покуситься на императора. Геркулесоподобный жандарм бросился вслед за ним. Его лошадь нагнала неизвестного в несколько скачков, и всадник, нагнувшись, схватил его за пояс. Он бросил своего пленника через седло, ударив в лицо так сильно, что у того по густой бороде потекла кровь. Голова его откинулась назад и лежала на лопатке у лошади. Он по-прежнему держал в руке свою бумагу.

Наполеон повернулся к своему адъютанту, знаком приказав приблизиться.

— Монтескью, — сказал он, — идите посмотрите, что от меня хотел этот бедолага.

Адъютант пустил лошадь галопом, чтобы объехать группу маршалов сзади, и возвратился через несколько минут. Обратившись к императору, он пояснил:

— Сир, это поляк. Я смог прочитать на бумаге, которую он держал вРуке, написанный кем-то по-французски текст следующего содержания: «Сжальтесь! Заберите нас. Они нас всех убьют».

— Можете его успокоить, — ответил император. — Мы их заберем. В противном случае их правда побьют камнями.

Взгляд императора вновь обратился на площадь. С севера ее венчали черные клубы дыма, поднимавшиеся от пожарищ, однако парад завершался у него на глазах в радостной атмосфере. Голова гигантской процессии выходила на Тверскую дорогу, которая также являлась отрезком пути на Петербург, в тот самый момент, когда последние польские кавалеристы входили на площадь под звуки металлических тарелок.

— Этот парад удался на славу, Даву, — заключил император. — Лучшего нельзя было сделать. Прошу вас поздравить с этим генералов. И посмотрите на солдат! Они чувствуют себя совсем как дома!

Барабаны все еще звучали, но ритм изменился. Можно было подумать, что слышишь звучание оркестра, окрашенное отдаленными отзвуками труб и охотничьих рожков вюртембержцев. Наполеон развернул лошадь и отдал честь офицерам. Он направился в сторону входных ворот Кремля, а затем, когда к нему присоединился адъютант, резко проговорил:

— Поторопитесь! Идите скажите, чтобы мне приготовили царские покои во дворце императора. Сегодня я буду спать в его кровати!

Выступление из Москвы было отложено на один день, по приказу Наполеона. Он счел, что людям нужно восстановить силы, потраченные во время парада на Красной площади.

Император воспользовался этим и пригласил маршалов и дивизионных генералов на банкет, организованный в большом зале Грановитой палаты, который он велел открыть по такому случаю. Приглашенные прошли через сводчатые залы, стены которых были расписаны яркими фресками в синей, красной и темно-зеленой гамме с вкраплениями золота, изображавшими рукопашные схватки, в которых первые русские правители одерживали победы над ордами кочевников. Вереница гостей, пораженных внутренним убранством, хранила молчание. Наполеон, к которому возвратился весь его пыл, встречал их восклицаниями: