Валери Жискар д’Эстен - Победа Великой армии

— А теперь идите ко мне и помогите мне раздеться, — сказала она. — Я должна была бы сделать это сама, но мне будет приятно, если вы поможете!

Все ее лицо светилось улыбкой.

Франсуа был ошеломлен совершившейся в нем переменой. Сейчас им овладело яростное, неистовое желание, копившееся неделями. Дыхание прерывалось, во рту горчило. Благодаря Мари-Терезе, ее действиям все вдруг стало легко. В комнате разливался мягкий свет мерцающих свечей. Мари-Тереза лежала перед ним, радостно улыбаясь, — та самая Мари-Тереза, которую он, такую недосягаемую, видел перед с собой в карете. И он начал ее раздевать.

Ее шерстяное платье было унизано пуговками сверху донизу. Когда она разулась, он обратил внимание, что чулок на ней нет. Мари-Тереза расстегнула пуговицу около воротничка, а потом ее пальцы заскользили вниз, вместе с рукой Франсуа, которая им помогала. Платье постепенно распахивалось, обнажая ее кожу, и Бейль подумал, что ее тело оказалось точно таким, каким он его воображал и желал, — гибким и крепким. Очертания мышц вырисовывались под тонкой шелковистой кожей, охотно отзывавшейся на прикосновения ласкающих ее рук. Франсуа с Изумлением обнаружил, что Мари-Тереза и в расстегнутом платье поразительно похожа и на ту, что сидела напротив него в экипаже, прыгающем по ухабам, и на ту, что прислуживала ему за столом. Тело Мари-Терезы — в точности она сама!

Девушка повернулась на бок, чтобы оказаться к нему лицом. Их пальцы и руки касались друг друга, встречаясь около узеньких петелек одежды, которую они расстегивали все медленнее и медленнее — пока, Наконец, не остались совершенно голыми.

Поездка по землям восточной Польши и вступление на территорию немецких княжеств скорее походили на увеселительную прогулку, чем на военную кампанию. Исчезли не только тревоги и страх перед столкновением с неприятельскими силами; изменился и сам пейзаж.

Снег еще лежал, но дороги были отлично вымощены, а улицы деревень, через которые они проезжали, чисто выметены. Да и сама природа стала приветливее. Тут и там все чаще пестрели небольшие хутора с тщательно обработанными полями. Правда, люди оставались такими же бедными, в мешковатой и грязной зимней одежде, но, по некоторым признакам, здесь уже появилась мелкая сельская буржуазия. Магазины, более многочисленные, охотно, судя по всему, посещались покупателями. По вечерам кофейни и трактиры ломились от посетителей, теснившихся вокруг столов, уставленных бутылками и стаканами. Постоялые дворы выглядели все более опрятными и уютными. Появилась приятная возможность выбирать, где остановиться на ночь.

Сократившаяся команда теперь состояла из пяти человек: генерала, его адъютанта, кухарки-кастелянши Мари-Терезы и двух солдат, совмещавших обязанности ординарца и кучера. Польского форейтора они оставили в Варшаве, где жила его семья и где он мог вернуться в свой полк. Генерал Бейль, облегчив свой кошелек, подарил ему два наполеондора.

Понемногу упрощалась и проблема общения. По мере приближения к границе их все лучше понимали — хоть русские, хоть немцы. Мари-Тереза переводила с русского, а Лоррен хвастался, что в родной провинции неплохо научился немецкому.

По вечерам, когда гостиница для ночлега была выбрана, генерал оставлял за собой право распределять комнаты. Он делал это так, чтобы комната Мари-Терезы оказывалась как можно ближе к его собственной.

Ели все за одним столом. Вначале оба солдата немного смущались, но генерал шутливо напомнил им, что революционные времена закончились совсем недавно. Мари-Тереза, постоянно обновлявшая гардероб, производила на постояльцев гостиниц неотразимое впечатление своей элегантностью. Каждый вечер, переодевшись за несколько минут, она появлялась в платье или в юбке уже другого цвета. Франсуа Бейль осыпал ее комплиментами, что, судя по всему, ей очень нравилось.

Ни в их словах, ни в жестах днем никак не проявлялись та близость, которая между ними возникла. Однако блаженством этой близости, неведомой для других, но связывающей их двоих, они наслаждались в экипаже или за обедом, и это было неиссякаемым источником удовольствия.

С наступлением ночи лейтенант Вильнёв и двое кавалеристов усаживались за стол, чтобы бесконечно, партию за партией, играть в таро. Лоррен взял с собой в дорогу большие игральные карты, какие были в употреблении у гвардейских кавалеристов.

Франсуа Бейль уходил к себе первым, раздевался и ложился на кровать. Мари-Тереза оставалась чуть дольше, делая вид, будто с интересом следит за игрой, но потом и сама поднималась по лестнице и заходила в свою комнату. Сгорая от нетерпения, она немного выжидала, а потом, когда голоса игроков становились, как ей казалось, достаточно громкими, чтобы заглушать шум шагов, выходила в коридор и, стараясь, чтобы под ногами не скрипели половицы, пробиралась в комнату Бейля.

Она снимала с себя одежду и аккуратно, в нужном порядке, раскладывала ее на стуле, чтобы потом найти в темноте. Затем ложилась на кровать рядом с Бейлем и, охватив его голову ладонями, приникала губами к его губам.

Говорили они мало и только шепотом, дабы не вызвать подозрений у игроков, но, тем не менее, прекрасно друг друга понимали.

Франсуа никогда представить себе не мог, что любовь может быть настолько естественной, а взаимные ласки, принося такое удовольствие, возникать столь непроизвольно. Жизнь знатной буржуазии его родной провинции, где были столь сильны суровые традиции янсенизма, оставила у Бейля впечатление, будто любовь опутана такими сложностями и сопряжена с такими ограничениями, что нужно сильно поломать голову, пытаясь ее понять, однако эти попытки все равно ни к чему не приведут. А потом наступило время военных походов, поглощавших все его силы.

Но теперь, с Мари-Терезой, все оказалось просто: он любил ее, она — его. И эта плотская, физическая взаимосвязь была всецелой, Потому что Бейль никогда не отделял их объятия от той нежности, Которую он к ней испытывал. Он любил ее веселость, которая дышала беспечностью, и ту честность, с какой она избегала интриг и козьей. А особенно ему нравилась свежесть ее чувств, не затронутых ни зверствами войны, ни грубостью лагерного быта. Ему нравилось, когда она лежала рядом с ним обнаженная, потому что ароматом этой же свежести веяло и от ее кожи.

Чем все может закончиться, он почти не думал. Сражения, особенно русская кампания, научили его жить сегодняшним днем, не заглядывая в будущее. Так о чем же тревожиться? Да и зачем? Ведь и завтра, и потом, в следующие дни, она, скорее всего, украдкой откроет дверь и бросится в его объятия.