Александр Тамоников - Клад тверских бунтарей

— Ничего я не задумал, боярин, слово свое сдержу. Вот подождем, пока московские гости доберутся до Каменки, убедимся в том, что ждать засады не приходится, и поедем к Черному лесу. Там ты заберешь свою долю. Холопов оставь на подворье или в селе. Возьми с собой лошадь с повозкой и одного возницу, которого тебе потом придется убрать. Лишних людей мне у леса не надо.

Воронов посмотрел на главаря шайки и осведомился:

— А с тобой сколько народу будет?

— Отсюда я один поеду. Из леса выйдут трое с конем, везущим короба с сокровищами. Снимем их на землю, проверишь свое добро и уедешь вместе с ним. Надеюсь, что больше никогда не увижу тебя.

— Я тоже на это надеюсь, — заявил Воронов.

Пурьяк расхохотался. Только сделал он это весьма своеобразно. Физиономия его не менялась, слышались только какие-то горластые выдохи, очень мало напоминающие смех. Но это, наверное, оттого, что через все его лицо пролегал безобразный шрам.

— Вот видишь, боярин, наконец-то наши желания совпали. Ты не хочешь больше видеть меня, я — тебя.

Воронов чуть подумал и проговорил:

— Я приеду с возницей, но учти, за Гиблой рощей будет ждать меня десяток ратников воеводы Опаря.

— Если ты желаешь, чтобы они отняли у тебя сокровища, то бери их с собой. А еще лучше поставить самого Опаря во главе этого десятка.

— Это мне решать.

— Конечно, боярин. Разве я против? Не по чину мне с тобой спорить.

— Ладно, скажи, когда мы проведем передачу сокровищ?

— Я же сказал, как узнаешь, что князь Греков с боярами встал на постоялом дворе в Каменке, в ту же ночь и проведем. У меня и сейчас все готово.

Воронов усмехнулся и заявил:

— Вижу. Бабы хлопочут, готовятся к отъезду.

— Василий еще инструмент собирает, хотя он мне больше не понадобится. Разве что так, для души, просто побаловаться, — сказал Пурьяк.

— Гробик смастерить.

— Я умею не только гробы делать. Но можно и его.

— А не рано ли собираешься в бега, Козьма? — спросил продажный боярин, сощурил глазки и посмотрел на главаря шайки.

— В самый раз. Когда пойдем на дело, поздно будет. А сборы должны быть спокойными, дабы лишнее, уже ненужное не взять и самое необходимое впопыхах не оставить. Да и князь Греков этим вечером уже окажется в Каменке.

— За дружиной смотрят?

— Нет. В Каменке живет надежный человек. Я заранее просил его приглядеть за московской дружиной. Он приедет и сообщит.

— Ты так доверяешь ему? Или и он останется тут, в болоте?

— Нет, отпущу. Пущай живет. Опасности в нем никакой. Но это дело, уж извиняй, боярин, тебя не касается.

— Как я узнаю, что тот человек к тебе приезжал?

— Хочешь, утром заезжай или оставайся ночевать на починке. Конечно, мой дом — не твой терем, но сытно накормлю и спать уложу.

— А ночью удавишь.

— По себе других не меряй, боярин.

— Ты это о чем?

— О княжеском наместнике Коновалове. Его кто удавил? Твой холоп Мирон или сам купец Тучко? Наверное, Петр Андреевич, ему сподручнее было. Он знал, что и как на подворье у наместника.

— Ты говори, Козьма, да не заговаривайся. Своей смертью помер Борис Владимирович, царство ему небесное. — Воронов перекрестился.

— Ну так что решил? Утром приедешь или останешься? — спросил Меченый.

— Утром, но предупреждаю, Козьма, чтобы без обиды, за твоим починком будут смотреть.

— Сколько угодно.

Из дома вышла жена Пурьяка.

— Козьма, я вот думаю, серебро Ланы… — Она увидела боярина, осеклась и прикрыла рот ладонью.

— Сгинь! — крикнул Пурьяк. — Велю всем в доме быть!

Любава мигом исчезла в сенях.

Воронов покосился на разбойничьего атамана и заявил:

— Так у тебя и тут добра немало, да? Серебро, может, и золото есть?

— А у тебя, боярин, дома мыши от голода дохнут?

— Кто я, а кто ты?

— А вот это не важно. Сейчас мы с тобой не боярин и ремесленник, а сообщники, равные по своему положению. Нет, я, пожалуй, немного повыше буду, потому как ты полностью зависишь от меня.

— Не о том разговор пошел.

— Согласен. Тебе лучше в Тверь ехать, Всеволод Михайлович, там на виду у князя быть. А насчет моего предложения думай до вечера. Но коли придешь ночевать, то один и без смотрителей.

— Поглядим. До встречи, Козьма.

— До встречи, Всеволод Михайлович.

Воронов снял поводья со столба, запрыгнул в седло, стеганул молодого скакуна и погнал его к селу.

В дверном проеме появилось лицо Любавы.

— Уехал гость дорогой? — Эти слова она сказала так, будто речь шла о чем-то противном, неприятном.

— Уехал. А ты чего вылетела из дома как сбесившаяся и влезла в наш разговор со своим серебром? Не видела разве, что боярин приехал.

— Да коли видела бы, Козьма, то и не вышла бы. Я и на дворе-то не сразу его заметила.

— Потому как в башке глупые бабьи мысли. Что там с серебром Ланы?

— Ты вроде хотел продать ее украшения. Вот я и желала узнать, их как, глубже прятать или на видном месте держать, чтобы потом перед купцом не трясти телегу:

— Спрячь поглубже. Я ничего продавать не буду.

— Угу, поняла, — сказала Любава и убежала в дом.

Подошел сын с набором инструментов и сказал:

— Дозволь, отец, взять все это.

— На что тебе столько? Я вижу тебя крупным купцом, сын. Способности к тому ты имеешь.

— А мне больше по душе резьба.

— Это хорошее дело, забава после настоящей работы. Бери все, мне оно уже не понадобится.

— Благодарствую, отец.

— Не на чем, Васька. У матери узнай, не забыла ли она за сборами про обед? Готовить вроде уже пора.

— Узнаю, отец.

— Ступай.

Сын скрылся в доме.

Пурьяк подошел к городьбе, увидел, как Бессоновы таскали увесистые бревна, усмехнулся и подумал:

«И ведь счастливы, что хибару поднимают, а после гнуться на боярина будут. Хотя разве я сам не с того же начинал?

А это отец и сын, мужики здоровые. Им надо бы не лес рубить да избы ставить, а в отборном войске служить. Но это их жизнь.

Может, сходить да предложить им доски на продажу? Нет, не следует никому из местных знать, что гробовых дел мастер куда-то собрался. Да и с деньгой у этих бедолаг наверняка туго. Как уеду, пущай приходят и даром забирают доски да и все прочее, что тут останется. Коли до них местные бродяги как саранча не налетят, прознав, что я бросил свой починок».

— Козьма! — окликнула жена с крыльца.

Пурьяк повернулся.

— Ну?..

— Мне щи или суп сготовить?

— Мне все одно, лишь бы мяса побольше.

— А еще…

Пурьяку надоело пустословие жены, присущее многим женщинам, особенно накануне серьезных изменений в жизни.

— Ты делом занимайся, а не пустословь! А то оставлю тебя тут. Может, ты этого и добиваешься? Надоел я тебе?

— Господь с тобой! Несешь не пойми что, — возмутилась Любава. — Я к тебе как жена, а ты меня как собаку ненужную!..