Виктор Сиголаев - Третий не лишний

– Да, – встрепенулась Ирина, победно глянув в мою сторону, – спросить. Не видели ли вы где-то с полгода назад…

– Ох, дочка, – снова с откровенным удовольствием перебил Ирину отшельник, – ты прости меня. За то, что… кхм… мозги тут вам… компостирую.

Я так и сел.

– Знаю я, зачем вы пришли, – продолжал удивлять нас старик, ловко орудуя примусом. – Знал, что придете. Как только рассказал мне этот парень-строитель, чего ему от меня надо, сразу понял, что придут за ним. Рано или поздно. Только вот что-то припозднились вы на этот раз. Раньше ждал вашего брата. Гм… А тут сестра! И симпатичная такая. Красивый у тебя сарафан, дочка, только больно уж короток. Далеко ль до греха-то?

– Строитель? – переспросила Ирина, проигнорировав своеобразный комплимент от представителя культа.

– Строитель-строитель, – подтвердил дед, – хороший строитель, с руками откуда надо. Дверь мне вот поправил, лесенку опять же.

Я невольно покосился на ржавые скобы «лесенки» и непроизвольно передернул плечами.

– А почему вы решили, что… мы скоро появимся? – не отставала Ирина. – Чего он от вас хотел?

– А ведь ничего плохого и не хотел, – всплеснул руками старик, – в том-то и дело! Про Веру хотел послушать святую, про монастырь этот старинный, про Русь-матушку, к врагам снисхождение имеющую да строгую к сынам своим неразумным. Ничего ведь плохого, правда ведь, люди служивые?

– Богданом зовут? – хмуро поинтересовалась Ирина.

– Истинно. Богом данный. И благословленный. За дела богоугодные. За то, что свет истинный пытался отрокам юным донесть, благодать Божью. Да знания истинные, забытые и оболганные. Пророками лживыми да людьми слепыми и обманутыми. И потерявшими в своей слепоте сон и покой, потому как Бога потеряли! А то и предали, аки Искариот. А какая благость с предателей-то?

Крепчал голос у старого монаха. Наполнялся густой бас торжественными аккордами. И слышался в его отзвуках далекий хор забытого клироса да Божественная литургия, в последний раз звучавшая в этих местах лет эдак пятьдесят назад. Сколько же тебе лет, дедушка? Нет, просто интересно. Меня-то на голос не особо возьмешь. А вот Ирина, кажется, начинала злиться.

– А вы не боитесь, Матвей Серафимович, нам такие слова говорить? Ведь это же пропаганда религии. В чистом виде. Обучение несовершеннолетних. Статья сто сорок вторая-прим!

Ну вот. Пошел идеологический «клин».

Только монаха на арапа брать было бесполезно. И, похоже, он опять включил рубаху-парня. Чтобы из уважения к старости не сказать включил дурака. Короче, стал лепить горбатого.

– Ой, дочка! Да что там той статьи-то. Штраф пятьдесят рубликов? Исправительные работы до года? Самой-то не смешно такое дедушке говорить? Вот пятьдесят восьмая в свое время! А? Пункт десять. АСА. Вот это я понимаю. Только ведь отменили ее. В шестьдесят первом. Правильно?

– Фамилия как Богдана этого? Только не надо говорить, что не знаете!

Ой, неправильный тон выбрала Ирина! Психолог ты наш доморощенный. Этот дед, по всему, таких героев, как мы, в свое время пачками жрал. По крайней мере, с колымскими лесоповалами уж точно знаком.

– Знаю, – спокойно заявил он. – Только не скажу. Чайку не желаете?

Ирина перевела дух и, к ее чести надо сказать, попыталась успокоиться.

– Почему же не скажете, Матвей Серафимович?

– Да потому, дочка, что ищете вы его не чайку попить. Это точно! Эк ты мне давеча про статью-то завернула. А? Зачем же я хорошему человеку жизнь-то буду портить. Коли сами словите, значит, на то Божья воля. А коль нет, на то и суда нет. Ох, чаек ароматный выходит! Так я наливаю?

Повисла напряженная звенящая тишина.

Ирина экстренно соображала – послали ее уже или еще нет? Если послали, то таким изощренным способом, что… и сказать-то нечего в ответ. Такая вот тишина бывает перед появлением в воздухе шаровой молнии. Да, впрочем, у нас тут свой есть… энергетический сгусток. Сверхновая перед очередной вспышкой. Сейчас постоит, повибрирует скрытой яростью, потом… вспомнит, чего ее старшие товарищи просили сделать, и…

Давай-давай, вспоминай. Чего смотришь?

Вот так. Двигай отсюда.

Ирина медленно повернулась спиной к монаху и на негнущихся ногах отошла в сторонку. На достаточное расстояние чтобы нас не слышать.

Мы проводили ее сочувственными взглядами. Что характерно – оба. Потом посмотрели друг на друга. Помолчали. Дед, не произнеся ни слова, деловито протянул мне алюминиевую солдатскую кружку с чаем.

Я понюхал подозрительную бурую жидкость и с удивлением уставился на кулинара. Жидкость пахла можжевеловой смолой, опилками и прелой листвой. Пригубил. Редкостная гадость, если честно. К тому же без сахара. И, кажется, дед прекрасно был осведомлен о «достоинствах» своего напитка, потому как смотрел на меня с живым интересом и с предвкушением моей ответной реакции.

– Ну как? – не удержался он.

– Бывало и хуже, – честно признался я, – для полного букета не хватает чеснока, селедки и щепотки ванилина для аромату.

– Точно! – в тон мне ответил старик. – А еще дегтя, смолы да жира чуток козлиного. Если взять все в правильных пропорциях…

– Восстановят, честно́й отец, – неожиданно перебил я его, отставляя кружку в сторону. – Угадали вы. Восстановят!

– Что? – без всяких дураков совершенно человеческим голосом переспросил он.

– Церковь здесь восстановят, – пояснил я. – Даже две. Храм Святой Троицы и храм Святого Пантелеймона. Прямо под Монастырской скалой. Вон там. В начале девяностых. Осталось подождать лет шестнадцать-семнадцать. Всего-то.

Старик молчал и внимательно меня разглядывал с очень серьезным выражением лица.

– Моему брату, Василию, сейчас пять лет, – продолжил я, – когда он станет взрослым, в числе прочих тоже будет работать здесь на восстановлении храма. В качестве послушания. Так это у вас называется?

Монах кивнул.

– А потом получит сан и станет священником. Интересно у нас получится – один брат безбожник, а второй священник. Грехи будет за меня отмаливать. И звать его будут отцом Василием! Звучит? И службы он будет проводить – где бы вы думали? В Покровском соборе! Где сейчас городской архив. Ну, вы знаете. А иногда – в самом Херсонесе!

– Нету храма в Херсонесе, – хрипло выдохнул старик. – Разрушен немцами. Взорвали перед отступлением. Вместе с людьми…

– Нету, – согласился я. – Только это пока нету! Его тоже восстановят. Чуть позже. В начале следующего века. Такие подвижники, как мой брат, и восстановят. Или такие, как тот Богдан, которому не повезло родиться чуть раньше, чем нужно. И быть чуть светлее, чем все остальные. Это вы правильно заметили. Только вслух из деликатности не сказали.

– Зачем он вам? – просто спросил старик, и я вдруг почувствовал такую вселенскую безысходность в его голосе, что непроизвольно поежился.