Виктор Мишин - Второй шанс. Начало

– Ты кто, чучело? Какой ты командир Красной Армии? Хотя в трибунале разберутся. Я тебе это обеспечу.

– Простите, товарищ командир, – жуя сопли, плакал лейтеха, – ошибка вышла. Больше не повторится, честное комсомольское!

– Конечно, не повторится, – майор начал куражиться, – тебя расстреляют и баста.

Лейтенант завыл от безнадежности. Вернулись красноармейцы с каким-то командиром. Не видел, кто он по званию. Мне вообще плохо было видно. Кое-как я забрался на лавочку и выглядывал краем глаза.

– Вот этот рядовой нагло и безобразно вел себя на посту, грубил старшему командиру, не захотел представиться, угрожал оружием. Арестовать, я лично прослежу за тем, чтобы его судили по всей строгости закона. Пока одни в землю ложатся, защищая Родину, другие живут в свое удовольствие.

– Товарищ майор, он же лейтенант? – удивился пришедший особист.

– Я сказал – рядовой! Увести эту сволочь. Михалыч, трогай, – Истомин запрыгнул обратно в машину, и вся наша кавалькада двинулась дальше. Мимо так и сидевшего на земле наглого лейтенанта и бегающего вокруг него, размахивая руками, представителя НКВД.

– Не круто вы с ним? – робко спросил Михалыч.

– Нормально! Не хрен с такими сердобольничать. Давай в центр, нам бойцов в госпиталь отвезти надо. Обоим операции предстоят, не хватало еще их потерять.

– Слушаюсь, товарищ майор! – Михалыч нажал на газ. – Только я не знаю, где тут центр, я же не местный.

– Пока прямо держи, поедем вдоль Невы, до Красной площади, а дальше скажу, – бросил Истомин и, подумав чуток, добавил тихо: – думаю, в штрафном батальоне лейтеху жизни научат.

На Красной площади, остановили во второй раз, видимо удивившись видом нашей разношерстной колонны. Патруль в этот раз попался адекватный, Истомин предъявил документы, и почти сразу мы продолжили путь.

А госпиталь, в который меня привез Истомин, оказался бывшим Аничковым дворцом. Здание было бы великолепным, если бы не война. Нет, разрушений не было. Просто обстановка накаляла. Хотя другой и быть не может. В госпитале царил аврал. Здесь находилось очень много гражданских. В основном пожилых людей. Уже потом, от санитарок, я узнал, что люди с крайней степенью истощения поступают в огромных количествах, их столько, что не знают куда пристроить. Я своими глазами увидел, как это было. Пожилые мужчины и женщины, молодые женщины, дети, худые настолько, что у них не было сил ходить. Были забиты все коридоры и даже лестничные пролеты. Санитары спешили как могли, некоторые и сами почти не отличались от своих подопечных.

Для меня видеть это все было выше моих сил, говоря проще, я просто струсил. Струсил смотреть в глаза этим людям, которые ждут от нас, военных, защиты. А мы ничем пока не можем помочь. Даже наладить снабжение продовольствием и то не получается. Тогда, при бомбежке в Москве, мне было стыдно, но здесь… Короче, я воспользовался тем, что ранен был только в руку и сбежал уже на пятый день. Как только почувствовал себя в состоянии. Рука, конечно, болела, по вечерам готов был на стены лезть. Но все равно было уже намного легче, чем до операции. Оперировали очень долго. Я то вырубался, то очухивался и матерился. Оказалось, вместе с пулей в рану попали частички ватника и появилось небольшое нагноение. Мурат мне пулю-то вытащил, но вот внутри почистить было нечем, вот так и получилось. Хирург, вырезав из меня кусочек мяса, сказал, что обошлись малой кровью. Пришлось поверить.

Когда оказался на улице, ни хрена легче не стало. То и дело попадались люди, исхудавшие, усталые, отрешенные. На проспекте 25-го Октября, по которому я двинулся прогуляться, людей было мало. Некоторые заглядывали в глаза, другие проходили, не поднимая головы. А когда у Аничкова моста ко мне подбежала девочка, лет пяти, я вообще потерялся.

– Дяденька командир, у вас нет хлебушка? А то мы с сестренкой не ели два дня.

– А где твои родители, девочка? – я опешил и, честно говоря не знал, что спросить.

– Папу у нас убило на фронте, мама на работе, только не приходит уже два дня, – девчушка опустила глаза.

– А где ты живешь, дочка? – почему-то спросил я.

– Здесь недалеко, – отозвалась девчушка и с меня глаз не сводит. – На Стремянной.

– Как тебя звать, родная? – Мне хотелось застрелиться, благо оружие мне оставили, ситуация в городе была очень тяжелой, все чаще, случались диверсии.

– Таня Зернова, а сестру Аня. Она маленькая совсем, – Танюшка выставила худенькую ручонку, показывая, какая у нее сестра.

– У тебя еще родные есть? Бабушка или дедушка?

– Нет, бабуля померла перед войной. А деда давно уже умер, я еще маленькая была.

– Пойдем, я отведу тебя домой, подождешь там. Я обязательно вернусь. Найду твою маму и принесу поесть тебе и сестренке.

– Анечке молоко нужно, его негде взять. Соседка, тетя Оля, сказала, не выживет она. Все маленькие умирают.

Бля, я не знал, что делать. Пятилетний ребенок так запросто говорит о смерти. Гребаные фрицы, до чего довели народ. И после такого они еще собираются победить. Нет. Такой народ не сломать. Как бы пафосно с моей стороны это не звучало, но ни хрена у бесноватого не выйдет.

– А сколько же твоей сестренке? Ты и сама-то еще маленькая, – спросил я и взял ее за руку.

– Два годика, а мне шесть. Я взрослая уже! – серьезно заявила она, увлекая меня вперед.

Дошли мы быстро. Девочка и вправду жила близко. Мы перешли по мосту Фонтанку, потом свернули направо на Нахимсона и тут же налево, это и была Стремянная улица. Я читал редкие таблички на домах.

Когда я увидел ее сестру, пришлось даже отвернуться. Маленький, худющий комочек, она лежала в кроватке и плакала. Это не передать. Слышали, как воет кутенок в отсутствии матери? Что-то похожее было и тут. Почти остекленевшие глаза, взгляд в пустоту и безразличие. Схватив ее на руки, осторожно покачивая, стал успокаивать. Постепенно, Анютка перестала плакать, только тихо-тихо всхлипывала. Я положил ее обратно в кроватку, накрыл своим ватником. Старшей на голову надел свою шапку. В квартире было холодно.

– Танюшка, есть у вас какие-нибудь теплые вещи? Вы же замерзнете!

– Печка потухла, а спичек никто не дает. Мама с собой последние унесла. Вот и не топим со вчерашнего дня.

– Показывай скорее, где печка?

– Вон там, в углу, – показала она. – Только у нас дров-то нет, мама с работы должна была принести.

Я быстро подошел к печке, открыл. Это была обыкновенная буржуйка. С трубой, выведенной в форточку. В ней лежало несколько расщепленных досок, по виду – от ящиков. Вот люди! Не могли разжечь – что ли, детишкам? Я понимаю, что спички тоже дефицит, но от лучинки-то можно было бы запалить печь. Быстро разведя огонь, я решительно разломал два стула. Рука болела, а когда напрягся чуток, ломая мебель, дернуло особенно сильно. Подумал, нужны ли стулья, если замерзнешь заживо? Оглядев комнату, увидел перекошенную межкомнатную дверь и решительно снял ее с петель.