Евгений Филатов - Пропавший батальон

– И что в этом необычного? – терял терпение каноник, но не подавал виду.

– А то, что хозяин уехал вчера вечером в Данмаар без ужина, и каравай подали к столу хозяйки, доброй нашей госпожи Марии, она вкусила его в одиночестве с моей стряпней. А сегодня утром ее одолела эта страшная корча! – Марта истово перекрестилась.

– А уверена ты, что не твоя стряпня тому причиной? – спросил каноник и тут же вспомнил о поглощенной рульке и выпитом пиве.

– Что вы, святой отец, я двадцать лет при господине нашем, никто никогда слова дурного не сказал о моей стряпне, знаю это ремесло как свои пять пальцев, – возмутилась Марта, – а уж сколько раз нахваливали меня господин и госпожа да их гости, то и не счесть!

– Ну, полно, полно! – миролюбиво пробормотал Рогир, прислушиваясь к своему чреву – уж не спазм ли это. – Ты думаешь, что дело в хлебе?

Марта придвинулась к покрывшемуся вдруг испариной канонику, боязливо оглянулась, уж не подслушивает ли кто. Но вокруг никого не было, лишь огонь потрескивал в кухонном очаге.

– Мне сразу не понравился торговец рожью, уж очень хитрые у него глаза были, и усмехался он недобро! Хозяин наш прельстился ценою, что просил барыга, сторговался с ним еще на несколько монет. Но проходимец был рад и этой цене. Сгрузил нам три подводы, работники снесли всё в амбар за кухней. И уж как припустил разбойник с товарищами, получивши кошель от хозяина, стегали своих кляч что есть мочи, только и видели их! А хозяин-то посмотрел один лишь мешок, тот, что ему этот бандит открыл, да и махнул рукой работникам, мол-де несите в амбар! А я уж сегодня сама развязала тот мешок, из которого чернавка зерно для муки отсыпала, так мне сразу показалось, что и пахнет оно не так, да и темное очень.

В этот момент истошный крик из покоев прервал рассказ кухарки.

– Марта! Марта! Быстрее воды! – в кухню ворвалась молодая служанка с перекошенным от ужаса лицом. – Госпоже совсем худо!

Марта всплеснула руками, схватила кувшин с колодезной водой и грузным неуклюжим бегом, сходным с утиной походкой, поспешила к своей госпоже, оставив каноника в одиночестве в кухне.

Рогир оглянулся, быстро поднялся со скамьи, отворил тугую дубовую дверь в амбар, на которую указывала Марта. В амбаре стояла кромешная темнота, Рогир вернулся, зажег лучину от очага и проследовал к мешкам, сваленным у противоположной стены. Был слышен сильный запах сырости в смеси с чем-то еще, у каноника слегка закружилась голова. Он нашел тот мешок, о котором говорила кухарка – горловина была не завязана. Запустив туда пятерню, Рогир вытащил горсть сыроватого зерна и поднес лучину. На ладони лежало обычное на вид зерно, покрытое каким-то серым налетом, оставлявшим на пальцах следы. Каноник понюхал свои пальцы, – слабый запах плесени отдавал чем-то незнакомым. В носу защекотало, и каноник громко чихнул. Быстро оглядевшись, Рогир увидел тряпицу, в которую он быстро сунул пару горстей зерна из мешка и спрятал узелок за пазуху. Едва он успел захлопнуть дверь в амбар и усесться на скамью, как в кухню ввалилась заплаканная причитающая Марта.

– Госпоже совсем скверно, она не узнает супруга и никого из прислуги. Мычит и бьется в припадке. Лекарь ничего не может сделать, кровопускания лишь усугубили состояние. Моя бедная госпожа!

– Марта, никому не рассказывай о нашем разговоре, ни слова, поняла меня? И не трогай новое зерно, пользуйся прошлогодним! Я скоро вернусь и скажу, что делать, ты поняла меня?

Марта закивала, утирая слезы передником, каноник же поспешил удалиться из дома, где поселилось горе.

Часом позже доклада епископу Ансельму Рогир де Шийон сидел у узкого стрельчатого окна своего маленького домика и в задумчивости перебирал зерна, принесенные из амбара несчастного Гуго ван Ритта. Он не сразу заметил среди одинаковых на вид зерен пару черных рожков совсем маленького размера. Он бы и не приметил ничего, да случайно растер один из них между пальцами, и на коже осталась серая пыльца. Каноник понюхал пальцы еще раз. Именно этот странный запах он почувствовал в амбаре ван Ритта. Внезапно мозг пронзила туманная догадка. Так бывает, когда решение крутится где-то рядом, но ты не можешь его пока поймать и сформулировать ответ. Рогир вспомнил слова Марты о колдовстве и проклятии, но тут же прогнал эту мысль. Он еще раз всмотрелся в зерна и растер в пальцах второй черный рожок, так же превратившийся в серую труху. Уж не отрава ли подсыпана в зерно? Чьи козни стали причиной недуга доброй Марии ван Ритт? Рогир никогда не слышал, чтобы травили зерно, блюда – да, в Лотарингии и Эльзасе частенько лендлорды становились целью отравителей, даже герцог Седрик де Буаррон пал жертвой снадобий в борьбе за власть. Травились питье, блюда, мазались ядами клинки и стрелы, но чтобы отравить мешок ржи – это было уж слишком. Каноник решил проверить свою догадку. Он растолок в ступке горсть зерен с еще несколькими найденными рожками, добавил немного воды, слепил пальцами мякиш и свистнул дворняжку, которая приблудилась несколько недель назад. Безымянная собака жадно съела кусочек мяса, завернутый в лепешку из толченой ржи, и стала вилять хвостом, прося добавки.

Рогир стал ждать результата, но собака громко лаяла и становилась передними лапами на скамью, пытаясь мордой дотянуться до стола. Не получив ничего более, пес разочарованно потрусил к двери, каноник же махнул рукой и погрузился в размышления.

3

Наутро Гуго ван Ритт прислал за отцом Ансельмом взволнованного слугу, который сбивчиво просил епископа поторопиться, ибо госпоже Марии стало совсем худо и хозяин боится, как бы она не отдала душу Богу раньше, чем святой отец успеет сделать обряд елеосвящения и виатик. Отец Ансельм с тяжелым сердцем собрал все необходимые атрибуты и двинулся в путь. Конечно, соборовать умирающую мог и младший по иерархии, но епископ отдал дань уважения Гуго, далеко не последнему из горожан, который просил провести обряды именно его. Слуга помог немолодому епископу взобраться в повозку, следом юркнул служка Петер, которого Ансельму в этот раз не пришлось искать.

Бедная Мария представляла собой ужасающее зрелище. Она более не кричала и не металась, покойно лежа в постели с полуприкрытыми глазами. Черты лица заострились, кожа сделалась похожей на желтоватый пергамент. Дыхание с шумом и затруднением вырывалось из груди женщины и более походило на звук, производимый кузнечным мехом. Ансельм с великим сожалением и горечью наклонился над госпожой ван Ритт, – он ее помнил здоровой, веселой и приветливой – да что там помнил, он с ней мило беседовал на прошлой неделе, когда она задержалась с мужем в соборе после обедни. Теперь же перед епископом лежала тяжело больная, умирающая женщина, совершенно не похожая на ту, чей образ вставал в глазах отца Ансельма.