Василий Звягинцев - Бремя живых

И это тоже по большому счету правильно. Стань думать иначе – так и шагу ступить нельзя будет, пять раз не перекрестившись и не перебрав все приходящие в голову варианты.

В ответ на молчаливо приподнятую бровь Ляхова – мол, что бы такое это переоблачение значило – Майя улыбнулась широко и открыто, присела рядом, коснулась ладонью плеча:

– А захотелось мне вернуться такой, как ушла, вот и все.

С такой постановкой вопроса не поспоришь. Пришлось кивнуть, соглашаясь, и продолжить мысль, более подходящую для внешнего, чем для собственного, внутреннего употребления.

– Так вот, судари мои. Если в природе вообще существует хоть какая-то логика, сообразная нашим представлениям (вспомните известное: «Мир как воля и представление» [151]), то через час мы будем дома. Я так вижу.

– А если нет? – безразличным голосом спросил Розенцвейг, забавлявшийся тем, что палочкой руководил движением колонны муравьев, тащивших одни грузы из внешнего мира в муравейник, другие же – наоборот.

Захотелось Ляхову использовать его забаву в качестве очередной, весьма наглядной аллегории, но он отчего-то воздержался. Ответил проще.

– Вы хоть и не араб, Григорий Львович, но расово и исторически к ним куда ближе, чем мы, отставшие в развитии славяне. А некий «кто-то ибн чей-то» еще до разрушения Второго храма [152]догадался, что все будет так, как должно быть. Даже если будет иначе. Поэтому советую исходить именно из этой истины. Поскольку в трудных ситуациях наш брат предпочитает куда менее остроумные формулировки. «Кто с мечом к нам придет…» – это еще из наиболее политкорректных. Все остальные удобнее писать не в сборнике мудрых афоризмов, а на заборах.

– М-да… Ну в чем-то вы, Вадим, наверное, правы. И ваши предки тоже. Бытие определяет сознание…

В этом нескучном разговоре время ожидания истекло почти незаметно.

В момент начала эксперимента «по уточнению параметров «каппа ритма» было где-то 13.30—13.35. По офицерской привычке и Ляхов и Тарханов, входя в дверь коттеджа, взглянули на ручные часы. А потом, уже в комнате, у Вадима перед глазами оказались большие, настенные, мерно взмахивавшие маятником. И он несколько раз на них поглядывал, соображая, как скоро девушкам надоест их ждать.

За пятнадцать минут до срока, чтобы иметь некоторый запас, они подтянулись к цоколю веранды, через остекление которой их и вынесло в иномир.

Теперь, собравшись, как спринтер перед стартом на стометровку, остается только наблюдать и не упустить звука стартового пистолета.

Все вокруг было совершенно так, как запомнилось. Вот и автомобиль Тарханова стоит возле беседки, там, где развернул его Сергей и где девушки ждали их возвращения после собеседования с Чекменевым, которое обещало быть недолгим.

А в комнате на первом этаже виллы через окна виднеется аппаратура, тоже та самая, над которой колдовал Маштаков.

– Наверное, пора нам войти внутрь, – сказал Розенцвейг. – И будем ждать того знамения или знака, на который вы, Вадим, так уповаете…

Если же такового они уловить не сумеют – это тоже допускалось, как вариант, и по мнению Тарханова, куда более вероятный – останется одно: самостоятельно крутить верньеры установки в надежде, что удастся создать пробой в ту сторону. Или, например, попав в резонанс, миры совместятся просто так, по факту. В этом варианте утешало то, что в любом случае они дома, и жить есть где, Москва недалеко, и после сколь угодно большого количества попыток они чего-нибудь, да добьются. Ну, попросту, Маштаков сообразит, что с его приборами что-то непонятное происходит, займется поиском источника помех, и так далее…

В школьные еще годы в журнале «Всемирный следопыт» Ляхов прочитал рассказ некоего В. Михайлова под названием «Глубокий минус», как путешественники в прошлое, застряв в мезозойской эре, нашли способ связаться со своей научной станцией в реале, избыточной нагрузкой хронополя сжигая радиомаяки в ритме азбуки Морзе. Или что-то в этом роде.

Чем и хороша фантастика. Не давая прогнозов и рецептов, она в своих лучших проявлениях очень эффективно способствует выходу мысли за пределы стереотипов. Но пока (еще целых семь минут) они могли надеяться, что сработает самый надежный, по их мнению, вариант.

Вошли в коттедж, осмотрелись настороженно. Нервное напряжение возрастало независимо от наличия или отсутствия привычки держать себя в руках.

Вот и часы те самые, и стол, и стулья, где они сидели. Здесь Ляхов с Тархановым, здесь Розенцвейг. Чекменев с Маштаковым – с той стороны стола.

На своем месте – пресловутый хроногенератор. Зона созданного им поля (или луча), чтобы захватить их троих и девушек на улице в машине, должна иметь такой примерно раствор, почти полные девяносто градусов.

– Так, становимся все в фокус, – командовал Ляхов, будто был здесь главным специалистом-хронофизиком. На самом же деле он просто считал себя обладающим самым развитым и раскованным воображением. И самыми крепкими в такой ситуации нервами. Именно в такой. На фронте Тарханов его превосходил безусловно, и Розенцвейг в своих сферах деятельности – тоже. А вот подчиняются же, почти беспрекословно.

Хотя Григорий Львович, по своей обычной хитрости, вроде бы даже усмехается уголками рта и глаз. Но – не возражает. Что вполне укладывается в философию того давнего разговора в машине, по пути из одного Израиля в другой, когда генерал предложил ему принять на себя роль хорошо замаскированного серого кардинала их маленького сообщества.

Минутная стрелка прыгнула на деление. Счет пошел на секунды. Девушки совсем сникли. И страшно им было, и страстно они надеялись, что сейчас волшебным образом все кончится, и боялись чего-то неизмеримо худшего, чем то, что с ними уже случилось.

Тарханов непроизвольно, похоже, сцепил пальцы поднятых на уровень груди рук. И зубы сжал так, что резко обозначились мышцы на углах нижней челюсти.

– Господа! – высоким голосом вдруг выкрикнул Розенцвейг. – Я вспомнил, буквально за минуту до вашего появления Маштаков при мне говорил Чекменеву, что вы способны без всяких приборов управлять хронополем. Что вы как бы сами себе генератор… А ну, соберитесь, настройтесь, представьте себе…

– Так что ж ты раньше мол… – Тарханов не успел закончить фразу. А Ляхов успел сообразить, что от них хочет Розенцвейг.

«Генератор… поле… пробой… Туда, в это же место, через стенку, пленку времени…» Вадим зажмурил глаза, почти абсолютно уверенный, что сейчас по глазам ударит то самое черное пламя. Как на перевале, как в этой самой гостиной…

И, похоже, ударило, потому что в следующее мгновение он услышал слитный визг-вскрик девушек, головокружение, толчок пола в пятки. Но на ногах устоял. И сразу же ощутил странное, пока еще непонятное неудобство.