Василий Звягинцев - Дальше фронта

Ты готов на такой размен?

Работа Тарханову досталась привычная. Чтобы без нужды не расширять круга посвященных, допрашивать пленного террориста Чекменев приказал ему лично, с помощью Максима Бубнова, естественно.

Аппаратура для допроса, под названием «веримейд», была на ходу, неоднократно испытана и проверена в деле, гарантировала безопасность для здоровья испытуемого в отличие от иных, механических и фармакологических способов ведения дознания, а также и абсолютную достоверность получаемых сведений.

Врачи Центра за минувшую ночь сделали все возможное и даже кое-что сверх того. Самого Великого князя (избави, конечно, бог) вряд ли лечили бы с большим тщанием. Вслед за хирургом уездной больницы, оказавшим вполне квалифицированную, в пределах своих возможностей, помощь, обработавшим сквозные раны и исполнившим требуемые противошоковые процедуры, пациенту провели самый современный комплекс интенсивной терапии, на перебитую большеберцовую кость наложили компрессионную шину, и к десяти часам утра он выглядел вполне прилично.

Ведущий врач, хорошо знакомый с Бубновым, сообщил, что противопоказаний для устного допроса не видит.

– Только… Ну, вы сами понимаете, коллега, скажите там, чтобы никакой лишней химии. Мы его таким коктейлем накачали, что синергизм может получиться абсолютно непредсказуемый. А оно вам надо?

Максим заверил, что ничего подобного не допустит.

По ранее отработанному сценарию Тарханов изображал врача-специалиста, а Бубнов – фельдшера, приставленного к диагностической аппаратуре.

В палату вкатили усовершенствованный и миниатюризированный вариант «веримейда», похожий на обычный гибрид кардиографа с энцефалографом. Теперь не требовалось пристегивать пациента к массивному креслу, больше похожему своими клеммами и колпаком на электрический стул.

Пока Максим возился с проводами, манжетками и присосками, отлаживал положение стрелок на циферблатах и кривых на экранах, Тарханов вел рутинный опрос пациента. Где и как болит, не тошнит ли, не давит в области сердца, как спалось, был ли стул и прочее, не страдает ли провалами памяти.

Занимаясь своей, якобы привычной и поднадоевшей работой, он цепко изучал его внешность, мимику, моторику движений.

Возраст – лет сорок. Внешность – стандартная. То есть черты лица в общем-то правильные, но ничего примечательного ни в ту, ни в другую сторону. В смысле – не вызывает эмоционального отклика. Вроде одного из дюжины чиновников 9 – 10-го класса [72]в губернском присутствии, которых пересади за столами по-другому, и через минуту разницы не заметишь. Особенно если они будут в вицмундирах.

Вряд ли его подбирали именно по этому принципу, профессионала при самой серенькой внешности узнать можно, а просто уродился такой. Но никак не кадровый сотрудник какой угодно спецслужбы, здесь Тарханов мог голову на отсечение дать.

Однако держится на удивление спокойно. Может, медикаменты действуют, а может, натура. Глубокий флегматик. В данный конкретный момент ничего не угрожает, вот и не нервничает зря. Придет время – поведет себя по обстановке.

При вопросе о памяти «больной» оживился.

– Страдаю, доктор, еще как страдаю. Как в себя в больнице пришел, все время спрашиваю, где я и как сюда попал…

– Ретроградная амнезия? – с полувопросом обратился Максим в пространство между Тархановым и пациентом.

– Бывает, что и она, – согласился Тарханов, – если по башке сильно трахнуть. А у него голова вроде без видимых повреждений…

– Если в шапке был, может, и без видимых. А что вы вообще помните? – обратился он непосредственно к пациенту.

– Как из Москвы выезжали, с друзьями на охоту, на Озерецкий кордон, на реке Воря…

– На чем ехали?

– На машине, понятное дело. Коней егерь должен был приготовить, там недалеко коневодческое хозяйство. До кордона добрались, выгрузились, все обсудили, договорились, сели обедать. Водки полстакана выпил, начал капустой закусывать. И все, больше ничего не помню, как отрезало… Это меня что, кто-нибудь из наших по пьянке подстрелил? Так я, если что, не в обиде. Всякое бывает. Ноги-то у меня как ходить будут?

«Больной» откинулся на подушку и полуприкрыл глаза.

Тарханов хотел было ответить слышанной от Ляхова цинической шуткой: «Да, но только под себя», однако воздержался.

– М-да, – протянул он, – это несколько меняет дело. Напоминает действие клофелина. А ведь анализов на посторонние вещества ему не делали, – сообщил он, полистав историю болезни. – Даже на алкоголь не делали. А после всех процедур, да через сутки теперь ничего и не найдешь.

– А мы все-таки поищем, Сергей Васильевич. Случай ведь трудный, тут все возможности надо учесть. – Максим закончил настройку и решил, что дурака валять хватит. Линия защиты пленного теперь ясна. Вряд ли он ее только сегодняшней ночью придумал. Вполне возможно, что все предусмотрительно проработано и замотивировано, свидетели найдутся, амнезию можно симулировать достаточно долго. По крайней мере, до тех пор, пока заказчики и организаторы не заметут все следы и предпримут обещанные этому человеку меры для его спасения.

А может, он такой фанатик, что на личное спасение и не надеется, камикадзе он, может быть.

Редко, но бывает.

– Короче, так, господин Беспамятный, мы с сочувствием относимся к вашему несчастью, но у нас, видите ли, тоже своя работа. Мы хоть и медики, но несколько другого профиля. Из тех, что вопреки распространенному правилу лечат не больного, а болезнь. А болезнь у вас тяжелая, зачастую – смертельная. И добро бы для вас, а то ведь для окружающих…

Лицо раненого выразило полнейшее недоумение:

– Заразное что-нибудь?

Нет, ну как играет! В его-то состоянии.

– До чрезвычайности, – ответил Тарханов участливо. – Называется – государственный терроризм. Чтобы не нарушать ваши конституционные права, официально довожу до вашего сведения, что вы подозреваетесь в покушении на жизнь высшего должностного лица в составе организованной группы, что влечет за собой наказание в виде смертной казни, лишении всех прав состояния и конфискации имущества. Чистосердечное признание и активное сотрудничество со следствием могут облегчить вашу участь, но, честно скажу, ненамного.

Допрашиваемый сначала впал в легкий ступор, после чего начал не столь возмущенно, как сбивчиво и испуганно доказывать, что этого не могло быть ни при каких обстоятельствах. Что он честный гражданин, за ним пятнадцать лет беспорочной службы, и если чего-нибудь и не помнит, так только за половину последних суток. За остальное же может ручаться головой и готов привлечь любое количество свидетелей своей невиновности и благонамеренности.