Андрей Валентинов - Аргентина: роман-эпопея: Кн. 3. Кейдж

— Господи! Марек...

* * *

Языка не знала, но на память не жаловалась. Подхватила с лету и теперь повторяла, неслышно, сквозь сжатые губы. Больше ни на что не решилась. Марек сидел за столом, недвижный, страшный — не подойти. Закурил, сделал пару затяжек, затем долго гасил сигарету...

О чем они говорили с женой (Змеей!), Анна так и не узнала — занята была. Сначала отливала водой Жожо, ставила на ватные ноги, потом оттаскивала вниз по ступенькам. Отдыхала, ругалась шепотом — и волокла дальше. Затем вспомнила о «Томми-гане». Пришлось возвращаться, цепляясь за перила, выщелкивать патроны, а спустившись, наконец, навьючивать автомат на слабо дышавшего, но все-таки живого апаша.

— Извини, дочка, — булькнул тот на прощание. — Криво вышло, самому стыдно.

А Марек с женой ушли в ее комнату, где станок и зеркало. Подслушивать не хотелось, и Мухоловка присела прямо на ступеньки подъездной лестницы. Винила себя — не досмотрела, слабину дала. Понравился, что греха таить, парень, вот и не стала лезть в подноготную. Сочинил Ганс Христиан Андерсен сказку про Кая и Герду, но не обо всем поведал, не предупредил. И обернулась Снежная Королева — Змеей из кабаре «Paradis Latin». А не грех было и прежде задуматься. «С мамой... Как в тюрьме» — сказала Герда. Узнать бы сразу, что за змеюка такая дочь бросила!

Вначале думалось, не так все и плохо. Богемные страсти, пошумят да утихнут! «Тарантелла и Апаш, Нож и Паук» — чем не номер для кабаре? Может, и хорошо, что Змея не чужая, все-таки без крови решилось. Но потом вспомнила — Герда! Парень знал, кто пытался похитить малявку. Знал — и молчал! Значит, либо брат-гауптштурмфюрер, либо...

Марек никогда не думал, что снова сможет слушать вальс. «Кружатся листья в тихой аллее, расстилая ковер тоски...» «Осенний сон»!..

А потом хлопнула дверь. Ильза-Змея уползла молча, постояв пару секунд рядом. То ли заговорить не осмелилась, то ли просто запоминала, чтобы потом (в следующий раз!) не спутать. Анна же и головы не повернула. Знала — красивая, очень красивая...

Вышел Марек, присел к столу.

* * *

— Гертруду... Герду больше не тронут. Ильза очень испугалась, кто-то пригрозил убить девочку. Послала за ней свою охрану, а получилось еще хуже. Она считает, виноват Гандрий... Харальд Пейпер! Но если это правда, виновен не брат, я сам!..

— Ничего не говори, мой Марек. И ни о чем не думай, хотя бы до утра...

Прошептала, простилась с собою-прежней — и в пропасть. Поцеловать не решилась, прижалась лицом к лицу, до дрожи в пальцах боясь сделать последний безвозвратный шаг. Молчала, врезая ногти в ладони, кусала губы, а потом и вовсе перестала дышать. Tiho, tiho... И ахнула, когда мир внезапно исчез, распавшись на разноцветные огни.

1

Липы на Унтер-ден-Линден прекрасны, но Харальду больше нравились клены. Дед рассказывал: у каждого дерева свое волшебство. Клен дарует покой, уверенность в себе, пробуждает скрытые силы — именно то, что требуется сейчас.

Но волшебство — это сказки, клены же полюбились гауптштурмфюреру по иной причине. Вот она, причина, за невысоким забором! Красный тяжелый кирпич, большие окна, четыре этажа. Класс, где учился Одуванчик, — на втором. И клены вдоль тротуара, золотые, хоть монету чекань. Улица узкая, машину поставить практически негде.

— Ой, папа! Это «мерседес»? Новый, с дизелем? Я такой еще не видела. А тебя начальник ругать не будет?

Будет, конечно, но пару раз он рисковал — просил служебное авто, чтобы забрать Одуванчика из школы. Начальнику же, к счастью, не Козлу, помощнику, сказал правду. В классе, где учится дочка, кое-кого родители привозят и увозят на личных машинах. Школа непростая и, если присмотреться, не в полной мере арийская. От персональных авто несет не бензином, чесноком.

Помощник, вчерашний крестьянин из-под Штецина, разрешил и даже подмигнул на прощанье.

Теперь авто взять негде, разве что угнать, и Харальд обошелся мотоциклом. Его он тоже угнал. О шлеме, очках и накладных усах позаботился заранее. Оно того стоит — постоять у знакомых кленов, подождать, пока прозвенит звонок, откроется тяжелая высокая дверь, и побегут Одуванчики, веселые, живые. А он поглядит — и вспомнит.

Жена очень хотела второго ребенка, но сын колдуна упросил ее обождать. Чуял! С малышом скрываться куда труднее. Счастье, что он успел отправить семью подальше. Одно плохо: сейчас прозвенит звонок, другие родители, что уже стоят на тротуаре у золотых кленов, дождутся, а он — нет.

Курить было неудобно — мешали нелепые усы. В гости такие не нацепишь, распознают сразу, но в комплекте со шлемом и мотоциклетными очками — в самый раз. Усы и запомнят, о них и скажут на допросе.

* * *

Богемский Ефрейтор всерьез озаботился личной охраной сразу после выхода из Ландсбергской тюрьмы. Пивной путч и расстрел на Мариенплац в ноябре 1923-го смутили его нежную душу. С каждым годом к вождю НСДАП подобраться становилось все труднее, а уж охране рейхсканцлера мог позавидовать сам tovarishh Stalin. Берегли очень умно, прикрывая не только трепетное тело, но и смело контратакуя, даже если враг находится за океаном. В апреле 1933-го Гитлера приговорили к смерти боссы еврейской мафии в США. Наняли убийцу — Даниэля Штерна по прозвищу Щелчок. Местные нацисты хоть и предупредили вовремя, но всерьез озаботили. Щелчок считался лучшим, остановить его не удавалось ни сицилийским головорезам, ни агентам ФБР. И все-таки покушение сорвалось, убийце даже не позволили покинуть Штаты. Пейпер, узнав подробности лично от Агронома, оценил работу коллег. В самой же Германии потенциальным Штернам ловить нечего.

Все это гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер представлял себе очень хорошо. Но знал и другое — убивать можно по-разному. Порой и пуля в сердце — великая милость, Хорст Вессель («Знамена ввысь!..») это успел прочувствовать. Для невестки, Рождественской Елки, все только начинается, пусть не поспит ночами, думая о перечеркнутом крест-накрест рисунке. Это еще не боль, фрау Ильза Веспер!

Гитлера охраняют лучшие из лучших, умные, проницательные, хваткие. Но... «Он умрет, Ингрид, это я тебе обещаю». Сотрудник «стапо» имеет право обмануть агента, Мельник ученицу — никогда. «И умирать будет очень и очень плохо».