Андрей Валентинов - Аргентина: роман-эпопея: Кн. 1. Квентин

Уолтер только вздохнул. Легко сказать — не обращай! На верной спутнице Кирии было длинное белое платье в стиле «Чикаго», в волосах — тонкая серебристая лента. Знакомая брошь с синим камнем возле горла, ей в тон — тонкая нитка ожерелья из сапфиров, перчатки до плеч, тоже знакомые. Порез на лице почти исчез под пудрой и смотрелся старым шрамом.

…Ямочек, увы, нет. Лицо строгое, напряженное.

Перри внезапно подумалось, что женщине — этой женщине! — больше бы пошла скромная полевая гимнастерка и летний загар. Потом воображение разыгралось, уйдя за всякие границы, и молодой человек предпочел уткнуться носом в меню в поисках искомого истинно мужского блюда.

— Знаешь, Уолтер, я поняла, что мне трудно с тобой разговаривать.

От неожиданности Перри чуть было не уронил тяжелую кожаную папку.

— П-почему?

— Потому что ты молод, красив и полностью в моем вкусе. Хочется стать двадцатилетней девчонкой, болтать чепуху и не отводить от тебя глаз. Преимущество возраста в том, что девчонка такого сказать не сможет, а я могу. И не смей на это отвечать, мальчик, у тебя еще язык не вырос. Делай заказ, себе — по желанию, а мне стакан воды. Покуда не поешь, разговора не будет.

— Да, мэм! — только и смог выдавить из себя бывший сержант.

Пока он расправлялся с мясом, Марг молча курила, время от времени касаясь губами края стакана. Уолтер почему-то вспомнил бабушкины слова о том, что только преломившие хлеб могут жить в дружбе. Попытался не думать об этом…

— Марг!

Хлебница стояла слева, и под руку попалась маленькая теплая булочка. Уолтер поднял ее над скатертью.

— Оторви половину.

В голубых глазах что-то блеснуло. Женщина наклонилась вперед.

— Ты сам это предложил, сержант. Хорошо! Помоги снять перчатку.

Ее рука была горячей, как вынутый из печи хлеб.

* * *

— Теперь, когда мужчина сыт, женщина может позволить себе поболтать о милых пустяках. Стрелял один из наших парней. Ты их видел в холле, бездельники, но с хорошей реакцией и опытом службы в полиции. Питер Хайнц, бывший инспектор из Гамбурга, сегодня не явился к обеду. Вещи тоже исчезли, так что готовился заранее. Пистолет опознали, Хайнц купил его неделю назад якобы в подарок. В полицию будешь заявлять?

— А-а… А надо?

— Не надо. Представь, его задержали с окровавленной повязкой на голове. Что он скажет в комиссариате? На пистолете — наши с тобой отпечатки. Я все уже сделала, уволила мерзавца, а заодно и его приятеля, тоже немца. Ох, как я их не люблю! Взамен взяла твоих австрийцев, нечего им на Эйгере гробиться.

— Вальтера и… И второго Вальтера? Они же сегодня утром…

— Побежали как миленькие, с визгом и радостным воем. Кирия — великолепный дрессировщик. Тушенку, сгущенку и весь прочий хлам они завещали тебе. Если хочешь, компенсирую упущенную выгоду.

— Я, знаешь, Марг, совсем другого хочу. Для начала, чтобы в нас больше не стреляли.

— Хайнц стрелял в тебя. Меня бы тоже не помиловал, но охота идет не за мной. Уолтер! Я собиралась наговорить тебе кучу гадостей. Ты же не меня в эту историю втянул, а нас с Кирией. Она-то в чем провинилась? Думаешь, немецкая разведка будет разбираться? Положат всех рядком, контрольный в голову — и фотография для отчета.

— Почему — немецкая?

— Тебе виднее, шпион недоделанный. Но гадостей говорить не стану, сама виновата. Нельзя старой голодной бабе смотреть на красивого мускулистого мальчика с таким лицом, как у тебя. И выключи свою паранойю, ты — не мое задание, я не работаю ни на немцев, ни на японцев, а только помогаю своей сестре. Я уже говорила, сержант: у тебя все на физиономии написано. Классический случай, правда? Узнали, что твоя невеста погибла, и тут же подсунули утешительницу. Молчи, Уолтер, не хочу слышать, как ты врешь.

— Не буду. Сейчас оплачу счет, провожу тебя и… Постарайтесь побыстрее уехать. Я пока не могу.

— Оплачивай счет.

* * *

Мужчина с траурной повязкой на рукаве и женщина в платье «Чикаго» идут по неярко освещенному холлу. Друг на друга не смотрят, и на них смотреть некому. Лишь Эйгер-Огр из золоченой рамы провожает их немигающим взглядом пропастей-зрачков. Лицо женщины каменное, только яркие губы еле заметно подрагивают. Взгляд голубых глаз потемнел в тон сапфирам с ожерелья, правая рука недвижна, пальцы левой то и дело сжимаются в кулак.

Лестница, всего семь ступенек, ведущих на первый этаж. Слева — широкий пролет и снова ступени под красным ковром. Справа лифт, чугунная узорная дверь, большая зеленая кнопка.

Лифт не спешит, время тянется невыносимо долго. Минута, другая… Наконец лампочка рядом с кнопкой загорается. Мужчина открывает чугунную дверь.

Входят. Снова кнопка, третий этаж.

Даже в тесной кабине их взгляды не встречаются. Женщина смотрит прямо, глаза-сапфиры пусты, как небо над Эйгером. Мужчина прикрывает веки, смешно дергает носом. Между ними всего шаг. Шаг — пропасть, не перейти, не перепрыгнуть.

Лифт едет медленно, пол то и дело норовит уйти из-под ног, лампочка под толстым белым колпаком еле заметно мигает. Секунды текут, уносясь в беззвучную Вечность.

Кабина вздрагивает за мгновенье до близкой остановки. Лифт уже стар, заклепанный намертво стальной канат медлит, тормозит. Качается пол, лампочка на малый миг гаснет…

Вечности больше нет.

— Ты!.. Не надо, не надо!..

…Пропасть исчезла. Их бросило друга на друга — безжалостно, неотвратимо. Губы врезались в губы, пальцы впились в плоть, разрывая ногтями непрочную ткань. Прежде чем упасть на пол, та, что была в белом платье, успела нажать на кнопку остановки. Лифт снова дрогнул, гул мотора угас.

— Прекрати!..

Женщина впилась зубами в изуродованное запястье, чтобы сдержать крик, пальцы левой пытались расстегнуть пуговицы на рубахе под пиджаком модного американского кроя. Губы, на миг оторвавшись от белого шелка, дрогнули, словно от боли:

— Да помоги же, дурак неумелый!..

Не закричала, его губы спасли.

* * *

—…Нам… Нам с тобой надо будет выйти из лифта, мой номер близко, за углом. Платье… Я его сегодня первый раз надела, специально для тебя, слепой глупый мальчишка. Оставлю клочок на память, вставлю в рамочку.

— Я… Пиджак возьми, набросишь на плечи.

— Голая женщина в пиджаке в гостиничном коридоре. Gosp-podi, kakaja stydoba! Если я буду слишком долго смеяться, врежь мне как следует. И найди это дурацкое ожерелье, оно не мое, а стоит как два таких отеля. Да не смотри на меня, а то мы застрянем здесь до завтрашнего вечера.

— I… I love you!

— Ja tebja ljublju!..

5

…В неимоверной дали на вечной серебряной дороге, врезанной в звездное небо, мертвая девушка с живым сердцем пошатнулась, как от сильного удара, всхлипнула, зажала ладонью рот.

Не упала. Нашлись силы присесть, привычно охватить колени руками. Из горла рвался вой, но она справилась, смахнула слезы, встретилась взглядом с ледяным надмирным сиянием небосвода.