Александр Калмыков - А теперь на Запад

Для меня такой вид транспорта был настоящей экзотикой, и пока бойцы прыгали туда-сюда, я с любопытством все рассматривал. Привычные для нашего времени длинные четырехосные товарные вагоны появились только недавно, и еще оставались редкостью. Основным видом транспорта сейчас являлась двухосная теплушка, вместимостью на сорок человек. Концепция этого, без сомнения, настоящего чуда техники, была придумана еще в русско-турецкую войну. Не знаю, кто изобретатель этой идеи, но она быстро распространилась по всем странам. С тех пор конструкция всех грузовых вагонов предусматривает быстрое переоборудование для перевозки людей: стенки и сдвижная дверь утепляются дополнительными щитами, грузовые люки заменяются окнами, приделываются нары, а посередине устанавливается жестяная печка.

Мне, естественно, отдельного вагона не полагалось, но так как численность взводов не дотягивала до штатной, то я вместе с канцелярией втиснулся к свиридовскому взводу, нагло заняв лучшее место у окна. Мои гэбэшные сопровождающие расположились здесь же, кроме Ландышевой, которую пришлось отправить в пульмановский вагон, где вольготно разместился медвзвод. Находиться в маленькой теплушке среди толпы мужчин, где из так называемых удобств имелось только одно ведро в углу, ей было бы не очень удобно.

Отрепетировав посадку заранее, мы смогли быстро разместить личный состав по вагонам, но сначала солдаты помогли с погрузкой нашего имущества. Грузовики, в которых оно хранилось, подъезжали задним ходом к высокой деревянной платформе, и бойцы вытаскивали из них многочисленные мешки, ящики с боеприпасами и консервами, тюки с сеном, и прочие очень нужные на войне припасы. На открытые платформы закатывали пушки и затаскивали сани. Лошадей заводили в стойла, размещенные в точно таких же вагонах, что и наш. Это напомнило мне песню бравого солдата Швейка про «сорок человеков или восемь лошадей». Действительно, одна лошадь занимала место пяти человек.

Вскоре все было загружено, и мы расселись по местам. В эшелоне, кроме нашего батальона еще насчитывалось много вагонов, в которых переезжало какое-то подразделение. Кто были наши соседи, нам расспрашивать запретили, впрочем, как и им тоже. Все, что мы должны знать, это номер эшелона и временные номера, присвоенные всем командирам. Если, к примеру, на станции нас должны будут кормить, то никто не кричит, чтобы 179-й лыжбат выгружался. Сначала дежурный подбегает к комбатовскому вагону и объявляет, что тринадцатый должен явиться к первому. Иванов мчится к начальнику эшелона, узнает все у него, а потом уже объявляет нам, каким номерам вести свои роты в пункт питания.

Обговорили также порядок выгрузки в случае бомбежки. По тревоге все бойцы выскакивают с оружием и боеприпасами, оставив личные вещи. Дневальные заливают огонь в печке, и от каждого взвода выделяют часовых, которые должны отгонять от состава местное население и тыловиков.

Не поняв последнее требование, я отвел комбата в сторонку и стал у него выпытывать, на кой ляд кто-то должен лезть к эшелону, который бомбят. Помня, что я далек от реалий современной жизни, Иванов не стал сердиться на мою тупость и спокойно все объяснил. Когда в поезд попадают бомбы, то продукты, хранящиеся в вагонах, разлетаются и служат желанной добычей для изголодавшегося населения. А если во время налета погибает лошадь, то ее буквально за минуту могут разделать так, что ни кусочка не останется. Потому-то часовые и нужны.

Ждать отправления долго не пришлось. Вскоре шумный гам, царивший на станции, перекрыл зычный крик начальника эшелона. Хотя мегафона у него не было, и ему приходилось пользоваться рупором, но слышно его было прекрасно:

– По вагонам.

И тут раздался такой громкий гудок, что я сразу же вскочил и потянулся к оружию. Но увидев, что все сидят спокойно, быстро сообразил, что это отнюдь не сигнал тревоги, а обыкновенный паровозный гудок. Здесь, в сорок первом, я его уже слышал, но только издалека.

Как только поезд тронулся, Свиридов, верный своим старшинским привычкам, занялся жизненно-важными вопросами. Он покопался в своих припасах, а потом громко спросил, обращаясь ко всем:

– Сколько у нас запасов?

В ответ посыпались отчеты отделенных.

– У меня пять.

– Девять.

– Четыре.

Моему ординарцу не надо было объяснять, о чем идет речь, и он с гордостью выкрикнул цифру восемь.

Эти сведения Свиридову пришлись по душе, и он начал что-то подсчитывать, рассуждая вслух:

– Так, это в НЗ, четверо у нас непьющих, спирт пока не трогаем. Ого, да мы богачи. Если выдавать, как на фронте, по сто граммов, то нам хватит надолго. Если, конечно, ротный разрешит.

Так как бойцы вполне заслужили отдых и срочных дел у них не имелось, то я дал добро на употребление драгоценных запасов по их прямому назначению. Сразу расслабившись, бойцы принялись напевать песни или же захрапели, пользуясь предоставленной возможностью. Во всем батальоне сейчас только недавно сформированное отделение противотанкистов было занято делом, изучая свои новенькие ружья, сразу прозванные удочками. Но нашей роты это не касалось, и бойцы просто наслаждались жизнью. Конечно, ехали мы не в мягком вагоне, но все равно это намного лучше, чем ползать по-пластунски по снегу и бегать на лыжах с полной выкладкой. Еда есть, в вагоне тепло, что еще надо для счастья. После того, как печку растопили, а щели в стенах забили ватой, надерганной из запасного ватника, здесь стало так жарко, что даже пришлось приоткрыть дверь.

Правда, на первой же остановке Михеев, который мысленно уже видел себя политруком роты, попытался помешать нашему законному отдыху и предложил провести очередное политзанятие. Но Свиридов, как старший по званию, сразу же его отшил, нагло заявив, что сейчас у них по плану вокал, и красноармейцы занимаются спевкой голосов.

Бойцы действительно в этот момент пели песню, которой их научил ротный, но она была отнюдь не из тех, что я надиктовывал Ландышевой для пополнения репертуара всесоюзного радио.

Поморщившись от такой несознательности, помощник политрука все же понял свою ошибку и отправился искать добычу себе по зубам, благо что остальными взводами командовали всего лишь сержанты.

В начале пути вид из окна был удручающим. Вдоль дороги то и дело попадались сброшенные под откос разбитые вагоны, оставшиеся после бомбежек. Села, мимо которых мы проезжали, были пустыми. В прифронтовой полосе большинство жителей эвакуировали, и поэтому дома выглядели заброшенными. Но, по крайней мере, все они были целыми, а не сожженными немцами, как в нашей истории. Так что жителям будет куда вернуться.