Борис Батыршин - Внеклассная работа

Он раскрыл бархатный, с потускневшими латунными уголками переплёт и положил папку перед собой. Вот – морской офицер в клеёнчатом дождевике, с биноклем в руках возле парусинового обвеса мостика. Комендоры у револьверной пушки Гочкиса – один двумя руками проворачивает изогнутую рукоять, другой, навалившись всем телом на приклад, ворочает орудие, ловя в вражеский крейсер в прорезь прицела. Ещё лист картона, и ещё… на этом – корма корабля, развёрнутая поперёк палубы труба минного аппарата; матросы склонились к штурвалам наводки… Я живо представил, как срез трубы окутывается лёгким пороховым дымком, как остроносая мина Уайтхеда, вылетает, нырняет в воду и идёт, идёт – до самого броневого пояса чужого корабля, до мгновения адской пироксилиновой вспышки. Карандашный набросок, эскиз – но художник точно уловил детали. За первым, готовым к выстрелу – второй аппарат, минёры ещё не успели его развернуть. Дальше, под самым полотнищем кормового флага – маленькая пушечка; в лёгких штрихах у основания орудийной тумбы угадываются стреляные гильзы сорокасемимиллиметровых патронов. Два одиночных аппарата на корме, мелкокалиберка… миноносец типа «Сокол». «Стерегущий»? Он ведь тоже погиб в то утро…

Видение было столь ясным, что я невольно помотал головой.

– А вот этот – наверное, последний… – заметил Георгий Петрович… – Ты, вроде, видел, как Верещагин над ним работал?

Всего несколько линий – но я сразу вспомнил далёкие контуры Золотой Горы и Электрического Утёса над морем. Верно, так и есть – именно это он и видел со своего места у основания башни. Едва намеченный контур у самого обреза листа – второй мателот, идущая в кильватере флагмана «Победа»? Ну конечно, Василий Васильевич всего лишь несколько минут, как перебрался на корму…

Я захлопнул папку.

– Вы говорите, что никто не в силах повлиять на свою историю, верно? Но вот этих рисунков в нашей истории не было, им полагалось утонуть больше века назад и давно раствориться в морской воде. Но вот они здесь – можно посмотреть, полистать… можно послать в какой-нибудь журнал, можно издать в виде книжки, и тогда люди увидят то, чего в их истории просто не могло быть!

– Вот ты о чём… – улыбнулся Георгий Петрович. – Да, верно, хоть немножко, но вы со Светланой сумели изменить ваш мир. Правда, изменение это крохотное, неприметное – но тем более стоит задуматься над тем, как бережно надо относиться к истории. А вдруг в следующий раз вы притащите из прошлого что-нибудь не столь безобидное?

Я невольно поёжился. В самом деле – кто его знает, это прошлое…

Светка во все глаза глядела на папку.

– И что же нам теперь делать, Георгий Петрович? – жалобно спросила она. – Если мы начнём учиться в вашей…

– А вы уже начали. Можете считать, первый урок усвоен. А дальше…

Мягко закурлыкал школьный звонок. Я взглянул на часы – ого, мы и не заметили, как проговорили всю перемену. Историк встал и сделал несколько движений локтями на уровне плеч, разминая затёкшие руки.

– Ладно, идите на урок. Что у вас там, алгебра? Об обычной учёбе тоже забывать нельзя.

Мы вскочили. Георгий Петрович аккуратно сложил наброски в папку. Потом добавил распечатку – «Mare Nostrum, или Сказка о Летучем россиянце».

– А это оставьте у себя, – историк помолчал и добавил: – На память.

– Снова Порт-Артур? Почему нас не пускают в другие червоточины?

– Всему своё время, курсант Ларина, – улыбнулся Георгий Петрович. – Успеете ещё.

– Ну да… – капризно сморщила губы девочка. – Вы всё время говорите «успеете-успеете…», а каждый раз – сюда! Сколько можно?

Я промолчал. Светка прикидывается – на самом деле она ждёт-не дождётся очередной вылазки в Артур, в гости к Галине. Будто здесь, в двадцать первом веке, у моей спутницы не было нормальных подруг – так прикипела она к этой гимназистке, «маленькой медсестричке» 7-го запасного солдатского госпиталя.

Галина Топольская (кстати, её воспоминания опубликованы в одном из исторических сборников и доступны в Интернете) прекрасно знает, кто мы. Выяснилось это под занавес нашего первого визита, и Галка неожиданно легко приняла такую поразительную по любым меркам новость. С тех пор мы не раз бывали в Артуре и всякий раз, когда представлялась возможность, навещали её. Помощь Галки неоценима – чего стоит хотя бы подбор гардероба для нас со Светкой. Больше мне не приходится отсвечивать на улицах Нового города в капроновой, кислотного цвета ветровке с надписями на английском. В лавочке, торгующей подержанным платьем, нашёлся полный «обвес» гимназиста: брюки, курточка, ремень с пряжкой, украшенной вензелем гимназии, фуражка. На ней имелась кокарда, тоже с вензелем и латинской цифрой «I». Галка рассказала, что в больших городах гимназисты нарочно выламывают их из кокард, чтобы городовые или гимназические церберы, случись какая-то уличная шкода, не знали, где искать преступника. Но во Владивостоке, откуда, по легенде, мы и прибыли, всего одна мужская гимназия – так что предосторожность эта казалась излишней. Вот будь дело в Киеве или Москве… а здесь, в осаждённой крепости, у полиции хватает забот, кроме как ловить проштрафившихся гимназистов.

Согласно тому же неписанному гимназическому этикету, фуражка моя старательно приведена в жалкое состояние: распиравший её изнутри железный обруч, оклеенный ржавой бумагой, безжалостно удалён, козырёк согнут пополам. В общем, несчастный головной убор приобрёл такой вид, будто найден на помойке – то, что нужно, по правилам хорошего тона местных тинэйджеров.

Параграф тридцать девятый «Уложения о правилах поведения учеников казённых гимназий» строго предписывает гимназистам вне стен учебного заведения, куда бы ни занесла нелёгкая, находиться в положенной форме. То, что я сейчас в Артуре, а не в своём Владивостоке, роли не играет: предписано, значит, изволь быть в форме.

Тот же параграф настрого запрещает ношение усов, бороды и аксессуаров вроде тросточек, хлыстов или, скажем, колец и перстней. Ладно, без колец и трости как-нибудь обойдусь; борода и усы начнут пробиваться у меня в лучшем случае через год. Так что мой облик вполне соответствует образу гимназиста. Правда, гимназическую куртку, официально именуемую «полукафтаном», я надеваю поверх привычной тенниски – всё равно не видно, да и надписей или подозрительных картинок на ней нет, только пара кармашков на груди.

Георгий Петрович не стал наряжаться морским офицером, как в тот раз, когда вытаскивал нас с тонущего броненосца. Сегодня он примерил на себя образ провинциального щёголя: узкие брюки, лаковые чёрные туфли с белым верхом, несерьёзный кургузый пиджачишко в крупную клетку. Картину дополняют забавная плоская соломенная шляпа-канотье и тросточка. А также непременные напомаженные усики, закрученные колечками. Мне этот прикид кажется откровенно шутовским, живо напоминая незабвенного Бубу Касторского из «Неуловимых», но тут подобное в порядке вещей.