Владимир Перемолотов - Лунное золото Революции

— Маловероятно…

— Если б мне кто-нибудь пообещал ответить правду всего на один вопрос, я не стал бы спрашивать, где мы очутились. Я бы спросил, почему наш язык тут в таком почете.

— Да… Узнав это, об остальном можно будет просто догадаться…

— Готов поспорить, что через час мы уже все будем знать…

Деревня, оказалась совсем рядом.

Шум прибоя не успел стихнуть, как вытоптанная босыми ногами тропинка, дважды вильнув, вывела их на обширную поляну, по краям которой и располагались хижины — тростник, трава, ветки.

В центре площади стояли несколько столбов, украшали чьи-то черепа. Чуть притормозив, гости к своему удовольствию не обнаружили среди украшений ни одного человеческого: острозубые рыбьи челюсти, кости, хребет чей-то, да коровий череп. Не сговариваясь, первые космонавты переглянулись — жизнь обретала перспективу.

Едва они вступили на вытоптанную сотнями пяток землю, как от столбов брызгами в разные стороны, визжа, разбежались голые ребятишки и тут же по деревне, словно лесной пожар, полетел человеческий гомон. Туземцы вскрикивали, гости могли поклясться, что радостно вскрикивали, что в совокупности с отсутствием человеческих черепов на палках, давало определенные надежды.

— Жить можно! — с облегчением пробормотал Федосей. — Не съедят…

— Сразу… — на всякий случай, не доверяя оптимизму перехлестнуть через край, отозвался товарищ.

Из длинной хижины, которую и хижиной-то можно было назвать с известной натяжкой, уж больно она походила на вытянутый стог сена, доносились ритмичные удары барабанов и азартные крики. Несколько голосов перебивая друг друга, звали собаку. Почему-то тоже по-русски.

— Да ладно тебе… Вот тебе и клуб у людей, — сказал Федосей. — Если оглядимся, может, еще и планетарий найдем… Есть тут рядом где-то цивилизация! Есть!

Сразу в глаза планетарий не бросился, но иных примет приобщенности аборигенов к Большому миру хватало. Более всего тут имелось консервных банок перед хижинами, стеклянных бус на женщинах, зеркалец и, что удивительно, кусков колючей проволоки.

Проволока-то и насторожила Федосея боле всего. Консервированную говядину едят по всему миру, да и бусы тоже, надо сказать, не такая уж редкость — вон и в Европе у каждого второго на шее, а вот колючей проволокой серьёзные люди предпочитают не разбрасываться. Ею пользуются, а не швыряют, где попало, тем более не раздают босым диким людям.

Малюков кивнул в сторону столба, обмотанного признаком цивилизации, но товарищ только плечами пожал — ему-то кусок проволоки представлялся не самой удивительной диковиной. Кое у кого в ушах вообще посверкивали стрелянные винтовочные гильзы, а потерявшуюся собачонку звали уже не меньше десятка человек.

Под эти вопли их ввели внутрь одной из хижин и с почетом усадили на циновку.

С поклонами поставили блюдо с кувшином и чашками и горстью каких-то плодов, похожих на сушеный виноград. Радостно гомоня и кланяясь, туземцы вышли вон, оставив их в относительном одиночестве.

Гости огляделись, но ничего кроме чистой бедности, украшенной цветами, не увидели. Бедное убранство не наводило ни на какие дельные мысли. Зацепиться было не за что.

Понятно было, что вот-вот им и так всё расскажут, но хотелось поупражнять логику.

Едва Федосей открыл рот, чтоб высказать своё предположение, как Дёготь его опередил.

— Историю «Баунти» помнишь?

Федосей кивнул. Историю взбунтовавшегося британского фрегата, избавившегося от своих офицеров и затерявшегося среди южных островов, он читал в каком-то романе, еще в детстве.

— Тоже самое, но в русском варианте…

— Ну… В те времена мы сюда еще не плавали.

И, опережая возражения, добавил:

— А если неизвестный «Броненосец Потемкин»… Нет. Маловероятно….

— Почему?

— Все-таки двадцатый век на дворе. Что тут нашим делать? Давным-давно уехали бы куда-нибудь в Европу или в штаты… И языки местным учить нет необходимости.

Подумав, товарищ согласился.

— Пожалуй… Тогда они могли просто потерпеть крушение…

Федосей и тут отрицательно качнул головой.

— Ну и что? Высадились, пожили месяц-другой и — назад… Не край же света. Вот и проволока у них. К тому же… Помнишь, он сказал «товарищ»? Если б крушение в этих водах потерпел советский корабль, то своих-то мы бы вытащили. Видимо тут были русские. И довольно давно….

Он понюхал кувшин. Пахло цветами и какой-то незнакомой свежестью. Федосей подтолкнул ему ближнюю чашку.

— А ведь первое слово было «господа». Помнишь?

— Помню…

— И что? То есть сперва господа, а только потом — товарищи… Вот как интересно получается!

— Получается, что и с русскими господами они знакомы, и с русскими товарищами…

Федосей почувствовал нестыковку.

— Пожалуй…

— Меня больше колючая проволока занимает… Откуда тут может быть колючая проволока? Это ведь такая штука, что не в каждом кармане найдется.

В проёме виднелась площадь, по которой продолжали носиться дети, пиная какой-то комок тряпок.

Какая-то мысль мелькнула, но он не успел ухватить её.

Мир превратился в огромную каплю меда, в которой время и движения замедлились. Туземный мальчишка подпрыгнувший так и застыл в воздухе, словно муха в янтаре. Что-то было не так. Поворот головы дался с трудом и Федосей успел увидеть, как медленно заваливается навзничь Дёготь и его голова пробивает травяную стену.

А дальше ничего не было….

Когда Малюков смог открыть глаза, перед ними, разлинованная на тонкие полоски, скользила усыпанная мелкими камнями поверхность. В голове свистел ветер и он бездумно смотрел, как камни бесшумно набегают на него и скрываются где-то позади, но не понимал что происходит. Отчего-то казалось, что все это бежит по кругу, возвращаясь, возвращаясь, возвращаясь…

Устав от мельтешения перед глазами, он попытался повернуться, но слабость позволила только повернуть голову. Взгляд уткнулся в ботинок. Светло-коричневый, ношенный, присыпанный каменной пылью. Его шнуровка уходила куда-то в заоблачную высь, куда взгляд уже не доставал, словно он очутился перед стволом дерева-великана у которого и кроны не видно.

К Федосею медленно приходило удивление.

Он не помнил того, что случилось перед тем, как он сюда попал, и весь мир для него состоял из досок, щелей между ними и этого вот шнурованного ботинка. В мире не было ни звуков, ни запахов, ни перспективы. Покачиваясь в такт движению, Федосей сейчас не мог вспомнить, что означают эти слова, но раз уж они существовали в его голове, вместе с удивлением, значит, что-то все-таки значили.

Пока он натужно размышлял над этим, движение прекратилось. Его подняли и уложили на что-то жесткое. Ботинок пропал из виду, и теперь стало видно чьё-то лицо.