Владимир Перемолотов - Лунное золото Революции

— У нас тут, сами понимаете с гостями строго — режимная территория.

Из верхнего ящика он достал несколько листков.

— Вот бумага.

Отодвинув занавеску на окне, достал с подоконника письменный прибор в виде половинки земного шара под сапогом красноармейца. Рядом с бойцом лежали перьевые ручки — простые, ученические.

— Вот чернила. Пишите…

Он провел рукой по подставке, стирая несуществующую пыль. Прибор, явно самодельный, отличался грубоватой изысканностью, присущей вещам, сделанным с любовью, но при недостатке инструментов или мастерства.

Что-то шевельнулось в голове Федосея. Что-то невероятное…

— Что это?

Зеленовато-черный камень с серебряными прожилками… Он смотрел, и перед глазами встала картина серебристо мерцающих волокон на сломе польских камней.

Неужели!? Черт! Быть не может!

Или может?

Нет, не может! Черт же знает где… Упали и нашли? Не-е-ет… Не может того быть!

Или все-таки….

— Откуда? — осипшим от волнения голосом спросил из-за Федосеевой спины Деготь.

— Это? Семен вырезает. Он с Урала, из потомственных камнерезов… В свободное от службы время…Так я не препятствую. Он даже товарищу Сталину письменный прибор в подарок сделал…

Видно в лице Малюкова что-то изменилось, и хозяин сообразил, что таким голосом о рядовых вещах не спрашивают, и на всякий случай переспросил. — Чернильница?

— Камень откуда?

Федосею до нехорошей дрожи в кончиках пальцев хотелось трясти доброго хозяина, хотелось разломать и достать ответ на главный вопрос — откуда тут этот камень?

Сбитый с толку хозяин, перемолчав, наконец, свою растерянность, сказал с видимым облегчением:

— А что камень? Местный камень. Когда объект строили, нашли…

— Много? — спертым голосом спросил Малюков. В его голове строй могучих Советских космолетов, способных добраться до Луны и Марса уходил в сияющую бесконечность. Это вам не жалкий краденый грузовик!

Не скрывающий своей озадаченности хозяин пожал плечами.

— Так никто не считал. Гора. Дороги им под водой укладываем. А что?

Отвечать никто не спешил. Боясь спугнуть удачу, Малюков спросил у Дёгтя.

— Он?

Кминтерновец кончиками пальцев гладил камень, словно слепой — листы своей книги. Страшно хотелось ответить «да» и страшно было ошибиться.

— Похож… Там, помнишь, говорили, что на сколах…

Федосей одним движением отломил крышку одной из чернильниц и, не найдя ничего более крепкого, с размаху ударил её об угол стола. Бах! Посыпалась каменная крошка.

— Эй, эй… — как-то неуверенно крикнул Михаил Петрович. Только никто его не слушал. Толкая друг друга плечами, Малюков и Дёготь склонились над осколками. Тропическое солнце било в окно и на острых сломах, становясь то темнее, то светлее мерцали серебристые ниточки.

— Он, — выдохнул Дёготь. — Точно он!

Вот она — власть над Пространством! Над Луной над Марсом! Над Венерой! Над всей Солнечной системой! Ну и, конечно, над Землей! Красные флаги над Капитолием, Букингемским дворцом и Эйфелевой башней!

Сдерживая дурное желание колотить товарища по плечам, по чему попало, Федосей повернулся к хозяину. Хозяин смотрел с непониманием — то ли радоваться вместе с гостями, непонятно чему, то ли конвой кликнуть и доктора.

— Ты товарищ, не знаешь, — прочувственно сказал Малюков, — не положено тебе знать… Цены этому камню нет…

— Да что ж это такое!? — наконец пришел в себя хозяин. Гости, улыбнувшись, переглянулись и дружно, в два голоса ответили:

— Это — крах Капитализма!

Иногда на мистера Вандербильта накатывала такая тоска, что мир вокруг чернел, терял краски. Опускались руки, морщины резали лоб не следами размышлений, а ножом обиды. В такие часы он старался остаться один и пил виски, охватив голову руками.

Но не всегда это получалось. Тут, на флоридском полигоне, прятаться от людей было сложнее, чем в своем особняке.

Сокрушения его были совершенно искренними.

Зрячий! Единственный зрячий в стране слепых, где все — и Президент, и конгрессмены и все-все-все ничего не понимали в происходящем.

Слепцы вели беззаботную страну к пропасти! Он поклялся перед Президентом, что большевистский аппарат мало того, что не работал, а еще и взорван дополнительно и что в итоге? НИЧЕГО! Ни ему, ни Годдарду, ни даже Воленберг-Пихотскому не верили. У миллионера опускались руки. Он кричал о том, что станции нет, а ему отвечали, что баланс внешней торговли САСШ держится на торговле с СССР, он говорил о планах СССР в отношении Европы, а ему объясняли, что это никак не касается народа Северо-Американских Соединенных Штатов…

Конечно, дело делалось и без этих пустых голов, только он ощущал разницу между своими возможностями и возможностями целой страны, особенно теперь, когда появился этот русский и рассказал как там поставлена работа.

…Когда господин Кравченко в первый раз увидел миллионерскую тоску и понял её причину, то едва смог скрыть свое удивление.

Человек с принципами, уже доказавший всему миру готовность драться за них, иногда впадал в такую рефлексию, в которую и пьяный русский интеллигент не угодил бы. Словно обиженный ребенок американец хотел справедливости, понимания, сочувствия. С трудом пережив первый мимолетный приступ миллионерской тоски, во второй раз он, ничуть не заботясь о такте, по-простому, заявил.

— Вы, мистер Вандербильт, как ребенок, право слово. Опять вы ждете от мира справедливости… Полноте, батенька. Неужели ваши предки, сколачивая вам состояние, были справедливы? Никогда в это не поверю! Небось, пиратами были, глотки испанцам резали…

Русский чиркнул себя большим пальцем по горлу.

Миллионер мог бы оскорбиться — не вдвоем все же сидели — но тон профессора хоть грубоватый, но теплый, не обидел, а скорее подбодрил его. Тем более очевидный гений. Такому можно и простить фамильярность.

— Да все я понимаю, профессор. Всё. Но тут интерес, считайте, научный. Неужели нет способа заставить этих слепцов прозреть и начать помогать нам?

— Нет. Не знаю… Но я знаю, что нужно делать, чтоб достичь своей цели.

Миллионер вопросительно посмотрел на собеседника. Дымя русской папиросой, тот пояснил.

— Сказать государству спасибо, за то, что оно не особенно сильно мешает вам….

Миллионер ждал другого ответа, непонятно какого, но другого и оттого едко спросил:

— А могло бы?

Вопрос еще не отзвучал, как он и сам понял, что спросил не о том.

— … делать наше дело дальше. Конечно, — невозмутимо ответил профессор. — Это ответ на ваш ехидный выпад. Легко… Вы и сам, не сходя с места, можете придумать с десяток способов, начиная с самого простого — введения Национальной Гвардии в лаборатории профессора Тесла.