Владимир Перемолотов - Лунное золото Революции

— У меня встречное предложение, — сказал большевик не раздумывая. — Вы принимаете участие в ряде наших научных экспериментов. Сугубо гражданских, разумеется, а после этого мы отдаем вам все золото, что обнаружите в окрестностях, столько, сколько сумеете увезти. У вас ведь тут где-то корабль?

Генерал рассмеялся. Правда в смехе имелась изрядная доля раздражения.

— Что говорить. Ваше предложение щедрее моего, но боюсь оно невыполнимо.

— Чем богаты… — пожал плечами большевик.

— Если вы не пойдете на мои условия, — продолжил генерал — будет только хуже. Мы уничтожим ваш корабль. У нас есть чем.

— Ну, хорошо, хорошо, мы подумаем…

Похоже, этот русский держал его за сумасшедшего.

Генерал достаточно разбирался в людях, чтоб почувствовать, что его слова цели не достигли. Не испугался большевик. Смерть в пустоте не могла быть нестрашной, а значит, он просто не поверил ему.

Когда тот уже повернулся спиной, Воленберг-Пихотский деликатно постучал по ней кулаком. Тот обернулся. В его глазах страха и впрямь не обнаружилось, только что-то вроде ехидства.

— Я не хотел бы, что вы восприняли меня как мелкого шантажиста, — как мог более учтиво сказал бригадный генерал. — Хотел бы подтвердить свои угрозы небольшой демонстрацией.

Большевик заинтересованно наклонил голову.

— Посмотрите во-о-н туда.

Шагах в двухстах от них стояла скала, высотой, конечно, поменьше небоскреба, но все же внушающая высотой уважение. Примерно ярдов семьдесят.

— Вряд ли ваш корабль крепче этой скалы…

— Да куда уж нам… — согласился большевик.

— Ну, тогда смотрите…

Воленберг-Пихотский отошел на пару шагов, чтоб его не перепутали с большевиком, и резко взмахнул рукой.

Как работает установка на Земле, генерал наблюдал — тонкий яркий луч, потом оглушительный треск и — победа. Но в пустоте все оказалось по-другому. Точнее никак. После его жеста ничего не изменилось в мире. Через десяток секунд большевик спросил.

— Ну и что?

И тут получилось!

Как раз в этот момент верхушка скалы медленно и беззвучно, как в кошмаре отделилась от камня и, подскакивая, покатилась вниз. После того, как она ударилась о поверхность, люди почувствовали сотрясение почвы.

— Ну вот как-то так… Убедились?

Срезанный кусок еще жил какой-то своей жизнью — ворочался, словно засыпающий зверь, и, похоже, даже взрыкивал во сне.

— Все-таки вы пират, — печально сказал большевик.

— Да какая разница? — Повеселев от этой грусти, ответил бригадный генерал. — Все равно мы тут выше земных законов.

— Ну, не скажите…

— Да я больше и не собираюсь. Все, что нужно я вам уже сказал. Сдаетесь?

— Экий вы быстрый… Подумать-то надо. Я ведь не один… Хотя бы сутки.

— Час. Через час, если вы не выйдете из корабля, мы его ополовиним. Так что в ваших интересах стать богаче на два килограмма золота, а не беднее на одну душу.

…Новые гости Луны суетились около своих ящиков. Через линзы бинокля и стекло иллюминатора они выглядели немного расплывчатыми, но энергичными.

— Интересную штуку они собой привезли… Видал, как они скалу резанули?

— Видел… Мощная штуковина. Такую ведь и танк можно поставить?

— Можно, думаю… Сколько у нас времени?

— Ну, минут тридцать есть. Только давай до самого края доводить не будем. Мало ли там у кого нервы не выдержат, или часы спешат…

Американцы свою технику испробовали, и теперь очередь была за ними. Только для аппарата Кажинского, что стоял на «Луннике» не скала была нужна, а люди. Федосей уже успел опробовать его на себе, и все вроде вышло, но кто знает? Может быть тут, на Луне, раз на раз не приходится.

— Готов?

— Готов!

— Хорошо стоят. Компактно.

— Лучом всех захватим?

— Там парочка далеко стоит.

— Ничего. Будем надеяться, что они сообразят и присоединятся.

Не отрывая глаз от бинокля, Федосей объявил:

— Начинаем серию опытов по обузданию космических пиратов. Давай!

Аппарат тихонечко загудел, маскируя домашним почти мурлыканьем излучаемую в пространство мощь.

В секунду все изменилось. Суета у американских ящиков стихла. Пираты, повинуясь неслышной команде, сгруппировались и замерли в кривом каре.

— Отставшие есть? — спросил Деготь. Ему ничего не было видно из-за пульта.

— Да. Двое… Погоди… Идут! Идут, солдатики!

Эти, оставшиеся людьми астронавты, наверняка ничего не понимали, но товарищи построились и они уверенные, что просто не увидели команды, поспешили к ним. Едва они вошли в зону действия, как желание что-то делать или думать у них пропало. Федосей улыбнулся.

— Ты чего это лыбишься как кот на сметану?

— Ты, Владимир Иванович, на себе эту штуку ведь не пробовал?

Федосей не спрашивал, а просто хотел подтверждения.

— Нет. Но если нужно…

— Да нет, не нужно… Я о другом. Тут под лучом испытываешь…

Малюков замолчал, подбирая нужное слово. За стеклом иллюминатора маршировали американцы, и шаг каждого был шагом одного тела, одной большой души, единой в своем порыве добраться до «Лунника» и встать рядом. Федосей очень хорошо понимал, что они сейчас чувствуют.

— Экстаз подчинения. Точно, экстаз. Вождя нет, но ты знаешь, что он где-то рядом и ты точно понимаешь его волю.

— Опасная штука, — посерьезнев сказал Дёготь.

— Да нет, ничего… Если, конечно, с умом распорядиться.

После старта «Вигвама» профессор не стал задерживаться во Флориде.

Неуютно ему стало на космодроме. Что-то давило, в голове звучали чужие голоса, временами мутилось сознание. Он догадывался, отголосками чего были эти ощущения, но ничего поделать не мог.

То, что произошло на большевистской орбитальной станции, основательно выбило его из колеи. Теперь он ждал появления своего двойника, понимая, что тот никуда не делся из него, что немец остался в нем, и что в любую минуту он может вылезти из него и тогда…

Что тогда произойдет, он не знал. Вполне мог его внутренний немец рвануть на ракете в Советскую Россию.

То, что с ним происходило, для удобства и успокоения нервов Владимир Валентинович назвал «мерцанием сознания». Ведь неизвестное и непонятное пугает нас больше, чем что-либо другое, и если дать этому неизвестному название, как-то классифицировать его, оно становится менее страшным.

Избегая давать двойнику возможность сбежать в СССР, профессор покинул Окичоби, и приехал в Аламагордо, к великому сербу, моля Бога, чтоб ипостась его за это время не поменялась.

То ли молитвы дошли куда нужно, то ли нервное напряжение сказалось, но всю дорогу он держался в рамках одной личности и не пытался выброситься из вагона.