Лина Кирилловых - Идущие

— Умолкни. И шагай.

— Отец!

— Заткнись.

— Ты пьёшь потому, что всего боишься.

Удар впечатывает меня в земляную стену погреба. Тяжёлая дверь лязгает, закрываясь, и я остаюсь во тьме. Привычной для меня, потому что живу в ней с рождения, а здесь ещё и сырой и пропахшей картошкой. Тру онемевшую щеку, локоть, грудь, плечо. Но слёз больше нет. Есть злоба. На себя — за то, что такой бессильный, на предательницу Белую, на покорившуюся Ладу, на жестокого отца, на то, что не послушался прежнего. Он ведь оказался прав.

— Я должен был бежать сразу к ней, — шепчу в пустоту. — Но так ужасно сглупил.

— Получилось бы то же самое. Тебя ждали и там. Бедняга.

Шепот исходит от одной из стен. В ней низенькое, вровень с землёй окошко. Воздух тянется из него — сладковато-тоскливый дух свободы, ныне мной утраченной.

— Эй?

Окно такое маленькое, что у меня туда не пролезет и нога. Но я тянусь к невидимому человеку, просовывая ладони, скребу землю, ломая ногти.

— Помогите мне. Прошу вас!

— Не послушал и побежал. Мальчишка… Вы одинаковы за любыми дверьми.

Это тот, третий. С по-прежнему холодными руками, и голос у него грустный и добрый. На мгновение он касается моих пальцев, ободряюще сжимая их, и, несмотря на холод, мне вдруг становится тепло.

— У меня есть для тебя кое-что. Вот, возьми.

Он просовывает сквозь оконце погреба то, что достал, должно быть, из-за пазухи.

— Я не могу помочь тебе по-другому. А ты не можешь никого отговорить. Странный для людей вокруг сейчас ты. Попыткой пошатнуть их мировоззрение ты не добьешься ничего, кроме недоумения, неверия и протеста. А та, ради которой ты на это готов, желает Очищения сама. Ее такой вырастили и воспитали. Тебе пришлось бы её избить и связать, чтобы увести отсюда. Ты готов так поступить? Нет, конечно, и я тебя понимаю… Самое худшее, мальчик, это видеть, как близкий человек сознательно идет навстречу гибели. Я пережил такое, я знаю… Вот оно, тут. Очищение для всех. Откинь крышку, нажми на кнопку. Не бросай и жди. Больно не будет… Толчок, вспышка, воссоединение. Ты никогда больше не выпустишь её ладонь. Вы всегда будете вместе. Верь мне. Это не страшно.

Я беру предмет, который гладко помещается в моих ладонях. И не знаю, что сказать этому человеку.

— Кто вы такой?

Но он уходит, не попрощавшись.

— Бог какой-то. Очередной.

— Не просто очередной, а уничтоживший город. Дождь из серы и огня! Наказание небесное! То, что я люблю. Мне тут нравится.

— Так бог их — железка в воронке?

— А мало мы будто видели богов-железяк, богов-деревяшек, скал, камней, огней и даже плюшевых игрушек. Того синего носорога с вылезшей из брюха набивкой никогда не забуду. Координаторы так ржали, что даже Ян из своего кабинета услышал и позвонил, чтобы поинтересоваться, не курили ли они чего запрещённого…

— А статуя в библиотеке не бог?

— Может, его доступное воплощение. Антропоморфный образ.

— Интересно, знает ли этот кучу зим проживший старейшина правду о том, что тут случилось.

— Спросим.

Лучик кивнула. Река лизнула её ботинки и сточённые до гладкости камни широкого брода.

— Рыба, — сказала она. — Здоровая такая форель, в крапинку. Только что видела.

— Форель надо запекать на углях, — поделился знанием Курт. — В фольге, с укропом, сыром и лимоном. Пальцы сгрызёшь, как вкусно.

— Она красивая. Жалко.

Собеседник пожал плечами.

День катился к вечеру — сутки здесь были явно короче привычных. Буроватого цвета река, широкая и полноводная, у самых берегов цвела огромными кувшинками. Розовые облака неспешно тащились на запад.

— Кто такие конфедераты, как думаешь? — спросила Лучик. — Звучит внушительно.

— Какое-нибудь ещё одно местное племя. Которое однажды берёт и приходит, а все на него пялятся. Отчего, интересно… Может, они странствующие артисты?

— А нас так сразу взяли и приняли за армейцев. Из-за оружия, наверное, да? Армейцы, значит, ходят с винтовками.

— И перестреляли всех равков, хотя что это за звери, я так и не понял. Тот, в кустах, уж очень резво ушуршал.

— Волки, — предположила Лучик. — Или и правда собаки, одичавшие.

Река пахла пронзительной влажностью, которая бывает у воды после очень знойного дня. Пеной, прибитой к прибрежным камням, икринками и мальками, водорослями и мокрым песком. Окаймлённая по краям белым и золотистым, с ивами, низко нависающими над перекатами и водой, с тростником, толстым, словно бамбук, река была очень красивой, почти королевской. Она просила на свои берега развалины крепостей или крепости целые, а то и огромные замки, но никак не унылые кирпичи, когда-то бывшие высотными зданиями.

— Дым, — принюхался Курт.

Две фигуры на противоположном берегу терпеливо ожидали их.

— Мне тут стало интересно, есть ли этот город в прорехе. Видел ли его кто-нибудь?

Капитан поскрёб щёку и задумчиво понаблюдал, как катится за осевшие башни многоэтажек сплющенное солнце. На середине брода Курт воодушевленно тыкал пальцем в воду, показывая Лучику какого-то речного обитателя.

— Прореха, насколько я знаю, изображает всем живые города, — сказал он. — Города или иные населённые пункты. Не развалины.

Четвёртая обернулась к нему.

— Но он когда-то был живым, не так ли? Он, может, чьё-то прошлое, и кто-то был из него некогда выдернут, и жил в нём, и гулял по улицам… Выдёргивают ли Идущих из экспериментов Армады? Предполагаются ли вообще в них потенциальные Идущие?

— Вынеси эти теологические изыскания на повестку дня для лабораторных умников. Потому как я не знаю, что тебе тут ответить.

— Вот забавно, если вдуматься, Кэп: Идущие создают себе подобных.

— Белочки тоже создают себе подобных. И кошечки. И, наверное, даже этот бородатый бедолага на подобное вполне способен. Если, конечно, найдется оригинальная дама, которая сочтёт его припадочность за особый шарм…

Четвёртая расхохоталась.

— Идите сюда наконец! — Капитан сложил рупором руки и позвал задержавшихся посередине реки приятелей. — Курт! А то я скоро отберу у тебя пальму первенства в области плоских шуток!

Тот поднял голову и помахал Капитану рукой.

Солнце, вдруг зацепившись за сохранившиеся кое-где стекла, брызнуло на верхушки города золотом.

Их вывела вверх по холму берега тропа, прячущаяся в отяжелевшей под вечер траве, и выплеснула на изрытый мелкой живностью луг, за которым пролегала дорога. Неширокие колёса телег или повозок пробили в ней характерные для деревенской местности колеи. И что-то ещё появилось очень человеческое — даже не следы, отпечатавшиеся кое-где в утоптанной пыли, и не дымное ощущение воздуха. Капитан улыбнулся и покачал головой, когда понял, что именно. С придорожной обочины на него равнодушно взирали горстки яичных скорлупок, глиняные черепки, обрывки ткани и шелуха от подсолнечника.