Лина Кирилловых - Идущие

— Весёлые аборигены. Но ни черта не мирные.

Она рассматривает темноту, низкий частокол забора, неряшливый кустистый бурьян. Не приходит и пяти минут, как рядом с ней неслышно возникает Капитан. Он горбится, чтобы не стукнуться затылком о низкий косяк двери, приваливается к деревянному срубу и ждет.

— Завтра у местных будет какой-то праздник, — произносит Четвёртая.

— Ну да.

— А мы — любопытствующие соседи, которые захотели приобщиться и посмотреть.

— Верно. Те самые армейцы.

— Слишком гладко сошлось. Что скажешь про динамит у них в сарае?

Капитан насмешливо фыркает.

— А ты результативно в тот раз сходила покурить…

— Он пахнет. Очень сильно пахнет смертью. Я где угодно её почувствую. А на сарае, тем более, был амбарный замок из тех, которые очень легко вскрываются любой ерундой вроде гнутого гвоздя или пилочки… Я повесила замок назад, не волнуйся. Охраны не было, никто не видел. Там целая гора взрывчатки, Капитан. Можно ей увешаться с ног до макушки.

Капитан поворачивает голову, чтобы посмотреть ей в лицо. В темноте его белые шрамы особенно ярко видны, а глаза, напротив, как два чёрных провала. Поэтому, удивляется ли он в очередной раз такой гиперчувствительности на определённого рода вещи или же, напротив, сомневается, не разобрать.

— Дядя говорил, что те, кто умирали, но остались живы, становятся способны чуять смерть. В этом я ему верю.

Она не оправдывает своё страшное чутье, просто доносит информацию.

— Он для тебя всё-таки авторитет, — Капитан по-доброму улыбается.

Собеседница дёргает плечом.

— Так зачем динамит, как думаешь? — спрашивает она вместо возражений.

— Рыбу они им глушат, вот зачем.

— С чего это ты взял?

— Ну, как… Не знаю. А ты решила, что он тоже понадобится завтра?

— Для чего на празднике что-то взрывать?

— Возможно, для их местного бога. Кстати, слышала, как он называется? Разрубивший Луну.

— Что?

— Символично, правда?

— Тогда, может, и разрубят что-нибудь… то есть подорвут… во славу…

— Или кого-нибудь.

Четвёртая укоризненно качает головой.

— И кто из нас ужасен, хотела бы я знать?

Капитан тихо смеётся.

— Да рыбу же, рыбу, хотя и её жалко, и вообще, это чистой воды браконьерство… Попробую узнать у старика побольше. Курт его разговорил, молодчина, пусть и методы его… кхм.

— У меня уже на третьем анекдоте завяли уши.

— У меня — на шестом.

— Ты сильный.

— Просто до шестого не вслушивался, а думал о своём. И не подлизывайся.

— Это был комплимент, дурачок.

— Предупреждай заранее, я, как знаешь, к ним не привык… Будешь здесь?

— Надоело. Лучше прогуляюсь.

— Недалеко. И без оружия не ходи.

— Пф!

— Это приказ.

— Ещё и заботливый. Кэп-мамочка.

— Стукнуть бы тебя, нахалка…

— Ладно-ладно, не мамочка — папочка. Оба сразу, как уже однажды говорилось. Только не раздражайся. И выясни, что хотел. «Очищение»… Не вяжется это слово с динамитом.

— Отчего же. Очищают не только водой, но и огнём. Как инквизиция в средневековье за некоторыми общего типа дверьми. За нашей земной, например.

— Сжигая людей?

— Да.

— Плохо. Тогда всё это плохо. Иди. И я пойду, подумаю…

Местный выступает из тени лабаза и хрипло просит прикурить. Он стар и не представляет опасности, хотя довольно въедливо щупает глазами, невысок ростом, бородат и тощ, а тянет от него почему-то овчарней — пастух, наверное.

— Хорош табачок, — нюхает воздух. — Но у нас лучше.

— Да ну.

— Экие вы, — хмурится он. — Армейцы, что ни говори. Всё в оружие обращаете. Два слова в ответ, а уже обидно.

— Я не со зла. Я так всегда разговариваю.

— Ладно уж, не будем… Дело у меня к вам есть, серьёзное. Можно?

— А если я скажу «нет»?

— А вы не говорите.

Местный явно не из трусливых. Четвёртой становится любопытно.

— Слушаю.

Он откашливается.

— Вы, — сделав паузу, произносит этот нечёсаный диковатый старик. — Вы, армейцы. Знаете, что тут завтра будет?

— Праздник. Очищение.

— А вы знаете смысл его?

— Нет. Расскажите.

— Это не праздник. Это — гнилое дело. Смертоубийство. Видите дом с краю? Там, в погребе, парнишка. Его заперли, потому что он может помешать. Хотите, поговорите с ним. Он вам расскажет…

— Вы ему сочувствуете?

— Да.

— Так почему не поможете?

— Я тот, кто должен его охранять.

— И, чтобы не вызвать гнев на себя, обращаетесь к постороннему. Мудрая позиция, но отчего вы полагаете, что я так сразу…

— Потому что нам больше не на кого надеяться.

— Нам?

— Людям. Людям, которые тут ещё остались людьми.

Дрожащий свет масляной лампы, приколоченной к стене, падает на лицо старика. Он выглядит так, будто потерял всю семью.

— Великое действо! Великое!

Старейшина важно поднимает палец к закопчённому потолку. Курт усматривает в этом сигнал к новому анекдоту, радостно подбирается и с готовностью раскрывает рот, когда рука Капитана, предупредительно взметнувшаяся, заставляет его заткнуться — в прямом смысле слова.

— Мы счастливы присутствовать при нём, почтенный старейшина. Милость Разрубившего… Но мы ничего об этом не знаем. Нас отправили, отравив неведением. Просветите же своих гостей, прошу.

Вежливый тон и оскал, что почти что улыбка — Капитан, когда захочет, может казаться вполне приятным человеком. Курт сдавленно мычит в ладонь — а он глубоко возмущён.

— Есть ли смысл в подробностях, друг-армеец? Незнание слаще осведомлённости, когда предваряет грандиозное. Так восторга больше. Завтра вы всё увидите. Завтра на наши земли опустится мир…

Старейшина доволен. Он полагает свой ответ за услугу, оказанную дружественному племени. Оскал Капитана приобретает чуть более острый угол и наклон. Ему таких слов недостаточно.

— И что я за это получу?

Четвёртая рискует. На чувствах людей не следует играть, будь они хоть трижды бородаты и нечёсаны, но право сильного, свойственное, как она уже догадалась, армейцам, разрешает, вынуждает и обязывает.

— Что хотите, — отвечает старик.

Сигарета, догоревшая до фильтра, была последней.

— Тогда принесите мне ваше хваленое курево.

— Э?

— Табак. Тем и сочтёмся.

— Ещё браги! — требует Капитан, и трое разновозрастных парнишек, прислуживающих за столом, с готовностью бросаются к бочке. Оттирают друг друга локтями, чуть ли не бранясь. Стремятся выказать почтение.

Один из прислужников — Ефим. Он делает вид, что не знает гостей-армейцев. Или, быть может, и вправду забыл, что встретился с ними днём в каменном городе. Капитан старается поймать выражение его по-детски бесхитростных глаз, но ни один прислужник не поднимает взгляд от пола. Наверное, так принято при старейшине. Тот подставляет свою кружку, глиняную, со сколами у ободка и полуслезшей белой глазурью, шумно отхлёбывает и глотает. Курт, огорчённый было тем, что время анекдотов вышло, внезапно находит на полке над головой странноватый, похожий на доску с натянутыми на ней струнами из плотно скрученных тонких жил инструмент. Проводит пальцами, извлекая из жил хрипловатые звуки, и становится ясно, что инструмент — музыкальный. Курт подмигивает Лучику и фальшиво затягивает песню про Идущего без имени и клички, который попал через дверь в мрачное средневековье, где спас мир от чумы и стал его королём.