Лина Кирилловых - Идущие

Его зовут Капитан, того, кто помладше — Курт, вторую женщину — Лучик. Старейшина, напившись браги, спит, чуть похрапывая. Прислужники тоже — я ощущаю их пьяный сон, такой для меня привычный, потому что от папаши пахнет похоже. Дорвались-таки до выпивки, хотя им и не полагается. Если старейшина проснется раньше, наверняка пропишет им розги.

— Кратко резюмируя: конфедераты — хорошие, служители культа — плохие, Разрубивший Луну — подарочек от не в меру амбициозных ученых древности, который повредил естественный спутник планеты, свалился на город и устроил прежним локальный армагеддон. Их праздничное Очищение — ритуально-террористический акт. У кого-то из Армады, видно, в день эксперимента было дурное настроение. Предположение подтвердилось, увы… Но мир не из старых образцов — он новый. Понимаете, что это значит? Армада вернулась. А, вот ещё кое-что. Мы, очевидно, все-таки облучились и через полгода отбросим коньки, пережив не очень приятный период угасания и агонии. Кому что, а я хочу кремацию…

— Невмешательство, — начинает было Капитан.

Он говорит, как Стилет. Мне он не нравится.

— Впрочем, здесь мы точно ничего не испортим. А девочку жаль.

Нет же. Он как Ко-респондент.

Спасибо.

В воздухе носится гарь. Кажется, я различаю, как скрипят колеса адовых повозок и ворчат двигающие их стальные сердца. Мы впятером идём по дороге. Не таясь. Оружие моих спутников, их происхождение, их уверенность наполняют меня странной силой. Сам не способный управлять огнестрелом, я чувствую себя так, будто держу палец на курке. Курок призрачен, как поток тёплого света, а называется он — помощь, посланная свыше. Не Разрубившим, фальшивым божеством, а кем-то дружелюбным и живым. Пусть непонятным, нездешним, даже пугающим, если попробовать объять его сущность, но… человеческим. Это — не у каменного алтаря и нечёткого образа вымаливать заступничество и всепрощение. Это так, как если бы я коснулся плеча друга-взрослого, такого, как Костыль, и попросил бы его, и он бы понял меня, подсобил и ничего не попросил в оплату.

— Тебе этот мальчик никого не напомнил? — слышу, как Четвёртая говорит это кому-то из своих друзей.

— Может быть, — отвечает мужчина по имени Курт.

— Ну и…

— И ничего. Бывает. Особенности одной и той же корневой ветви. Схожий генотип. Кажется, так оно объясняется, хотя в данном случае кирпичики сложились в более привычное нашему взгляду… человеческое… гм. Но, если предположить, что и бывший шестнадцатый, и это задверье — эксперименты из единой пробирки, то…

Я хочу спросить, на кого, им знакомого, похож, и при чём тут какие-то ветви и дальнейшие не очень ясные слова, и тут же сразу припоминаю, что нечто подобное говорили ещё и вчерашние двое на пастбище под дубом. Но вместо меня, задумавшегося, об этом вдруг спрашивает девушка, Лучик:

— Что за секреты? Я тоже хочу!

Четвёртая многозначительно хмыкает. Хмык предназначается тому, кто Курт, но он не реагирует. Лучик тоже не получает ответа.

— Капитан! — жалуется она. — Меня игнорируют!

Тот скрипит подошвами по пыли.

— И ты! Ну, знаете ли…

— Тихо, — говорит Капитан. — Здесь?

Это уже мне. Мы вышли на площадь.

— Да.

Дом пророчицы спит, не шевелясь, — большое тёмное животное, дышащее тихо и глубоко. Окно в комнату Лады открыто.

— Я сейчас. Не ходите за мной! Лучше обождите снаружи.

Привычным броском переваливаюсь через подоконник. Втягиваю воздух — тепло, цветы, солома, человеческое дыхание. Лада. Лежит в кровати, свернувшись клубочком, и знать не знает, что я пришёл её спасти. Улыбка наползает мне на лицо. Я — совсем как воин из старых книжек, который наконец достиг запертой в каменной башне девицы. Ему даже не пришлось сражаться с чудовищем-равком, вот как повезло…

— Лада, — я касаюсь её плеча. — Вставай. Знаешь, сколько сейчас времени? Помнишь, о чём мы вчера договаривались?

Конечно, мы не договаривались ни о чем, и слова эти я произношу, только чтобы не разреветься, а ещё надеюсь всколыхнуть в себе ощущение того, что нет впереди никакого Очищения, нет вокруг предателей и врагов, а есть безмятежные, славные дни, данные нам с ней для веселья и игр. Что опять побежим мы по полю, взявшись за руки, и за рекой она расскажет мне о прошлом, пока я буду валяться на траве, грызть травяной стебелек и не слушать, и обзовет за невнимательность собачьим блевком, и тут же рассмеётся и завалится рядом, щекой к щеке, и можно будет дёрнуть Ладу за косу и пощекотать её кончиком нос. Что всё, прежде неоцененное, вернется снова, но…

— Лада.

Но я переворачиваю её на спину и чувствую, как запах сонного дурмана врезается в ноздри и глаза. Проклятая трава-невидимка! Из-под ресниц, зажмуренных от жжения, катится солёное. И почему мне всегда так от дурмана плохо, мне единственному из всех знакомых деревенских людей — словно это отторжение было заранее, как сон наяву о сегодняшнем дне, как предупреждение, как символ, знак, метка… Я лезу дрожащей рукой под подушку. Маленький совсем, плотно сшитый мешочек… Дурман хорош при бессоннице — он ощущается только вблизи, потому и признан давно уже самым лучшим средством, не влияющим ни на кого, кроме того, кто им пользуется. Лада, насколько я знаю, бессонницей никогда не страдала. Для чего он ей?

— Зря ты, Серый. Прости.

Проклятая трава-невидимка, глушащая другие запахи! Знакомый, знакомый голос…

Сильный человек хватает меня поперёк груди. Одной рукой он прижимает подушечку к моему лицу. И я падаю вниз, в пустоту, полную дурмана, а человек, кажется, смеётся.

Да нет, он плачет — тёплые слезы капают на меня, как роса.

Не переживай, Костыль. Тебя я прощу.

— Они спят крепко. Мы можем поговорить.

Он сидит на полу и держит голову мальчика у себя на коленях.

— Знаете… Мы с женой тоже хотели сына. Но я, наверное, был уже слишком стар. А потом она умерла.

— Ваш мир какой-то совсем невесёлый, — отвечает Четвёртая. Сидя напротив, она с любопытством рассматривает соломенную шляпу с нашитыми на неё маленькими колокольчиками и бубенцам, но никак её не комментирует. — Одна смерть. Простите.

— Какой есть. А ваш?

— А?

— Вы же не армейцы. И даже не конфедераты. Вы — прежние, но не отсюда. Не волнуйтесь: излучение Разрубившего Луну не причинит вам вреда. А вот кое-что другое — очень даже.

— Почему вы нас задержали?

— Сонный дурман… хорошо, что он растёт на моей пасеке. На пчёл не действует, на людей тоже — пока его не высушишь и не измельчишь. Я сшил много подушечек, на всех хватило.

— Вы не ответили.

— В моём возрасте быть глупцом так унизительно. Я совсем не знаю, как разговаривать с богами. Но я очень прошу вас не изменять путь нашей истории. Уходите обратно. Прямо сейчас.