Лина Кирилловых - Идущие

— Здесь когда-то уже была цивилизация — правда, так давно, что от неё осталось только эхо, — ответила маркиза. — Недалеко стоял большой город — это выявили с помощью «щупа», есть у нас один такой прибор… Остались только фундаменты, и то, чтобы увидеть, надо приглядываться. Заросло всё, сравнялось с землей. Курт считает, что в веренице миров обязательно должно быть прошлое этого. Или что-то, частично похожее. А ещё он считает, что эту кошачью расу кто-то вырастил искусственно. Но тут уже просто домыслы. Вот, мы пришли…

Впереди, среди тёмных, окутанных туманом сосен, показалась серая стена — плотно пристыкованные друг к другу плиты из бетона. Тропа подводила к вделанным в стену высоким железным воротам и исчезала под ними.

— Шаманский дом с заборчиком, — пояснила рыжая, но всё было и так понятно. — Сейчас в калитку постучим — и откроет.

Две их спутницы подошли и встали рядом с маркизой. Темноволосая повела плечами от ночной прохлады, та, что с косой, заинтересованно протянула руку и потрогала синеватый металл. «Искусственная раса?» — Роман посмотрел на них. Скорее уж, искусственными здесь казались он, маркиза и этот забор.

— Как думаете, — немного помявшись, спросил Роман. — Бутерброд-другой у него найдётся? А то эти бобы… еда птичья. Не то, чтобы я имею право лезть в чужой холодильник, но…

— Конечно. И бутерброд, и чай. А ещё — водка. Успокоить нервы.

— Обойдусь, — мужественно ответил Роман. — Я, может, и поседел от страха, но теперь хочу только есть.

К. — Центру

Он журналист. Что ты на это скажешь?

Центр — К.:

То, что никогда этих ублюдков не любил.

К. — Центру

Кэп, полегче. Кто-то из пишущей братии когда-то спёр твой велосипед?

Центр — К.:

Нет. Велосипеда у меня не было. Зато было другое, и да — его украли, предварительно опорочив, очернив и убив. Ненавижу тех, чья профессия — лгать по указке. Одинаковые во всех мирах. Гори они в аду.

К. — Центру

Ну ладно, ладно, этого-то мы уже спасли, возвращать обратно было бы нехорошо… Не кипятись. Извини. Я пойду.

Нга-Аи тянет к нему руки. На ней нет запаха Нга-Лора — она своё уже выбрала.

— Ля мур, — шаман добродушно ворчит в сторонке. — Коты мартовские…

Огненноволосая толкает его в бок. Чужак улыбается. Нга-Лог гладит Нга-Аи по ушам. Нга-Эу начинает напевать им песню-свадьбу.

— Чай! — срывается шаман на свист из кухни. — Чёрный, зелёный, белый, красный — какой вам, Роман? У меня на Горе ещё не было такой большой компании. Ей-двери, как же я счастлив.

Ночь здесь, за стеной и воротами, очень уютная — совсем по-дачному, по-загородному, пронизана светом окошек и нарастающим бурчаньем чайника, шлёп-шлёпаньем тапок («ваш размер, Роман — синие») и ожиданием того, что на веранде вот-вот накроют. Но устраиваются люди внутри, потому что снаружи хозяйничают москиты («у них хоботок, как карандаш, да вы, наверное, видели»). К тому же это всё-таки не дача, а крохотный островок безопасности в чужом, не очень дружелюбном месте, которое напоминает о себе далеким лесным ворчанием.

— Так кто же вы — исследователь?

После четвёртого по счёту бутерброда, гигантского, как многоэтажная столичная парковка, голод полностью исчез, уступив наконец место любопытству. Теперь можно расспрашивать. Теперь, когда в чашку так успокаивающе по-домашнему льётся чай, который заваривает рыжеволосая, взявшая на себя роль хозяйки, когда ровно и тепло светят лампы под потолком, когда пахнет кухонными, человеческими запахами — хлебом, яблоками, высушенной мятой. Шаман шумно отхлёбывает апельсиновую шипучку из стакана и, смакуя, расплывается в довольной ухмылке — он похож на дорвавшегося алкоголика и сам, похоже, это осознаёт, но не стыдится, а смеётся.

— Простите. Одним молоком счастлив не будешь, а тут — амброзия! Спасибо, рыжая. Без тебя я бы зачах. Без тебя и возлюбленной своей, газировки…

Та делает жест рукой — ерунда, мол. Шаман устраивает на столешнице локти и подмигивает Роману:

— Настоящая дружба всегда бескорыстна, видите?

— Вижу, — улыбается Роман.

— … хоть иногда дружбе бывает и лень. Тогда кто-то на Горе просто пьёт водичку.

Плечи Четвёртой вздрагивают от сдержанного смеха.

— Исследователь… — шаман задумывается. — Да, вы верно сказали — так и называются те, кто изучает задверья. Но я предпочёл бы именовать себя просто наблюдателем. Как и всех, кто был здесь до меня. Потому что основное, чем мы занимаемся — смотрим.

— А сколько вас было?

— Считая со мной, двадцать один человек.

— Это… много, наверное. Вы тут давно? В этом лесу?

Шаман вдруг хихикает.

— Если вы сейчас подумали, что шаманская клика сидит здесь несколько десятилетий, меняясь по мере дряхлости её представителей, то, к счастью, нет. Наше руководство не настолько радикально. Каждый из моих предшественников отбыл ровно месяц. Наш, календарный месяц, который для них «цикл» и полгода обращения планеты вокруг своей оси. Время здесь идёт иначе.

— «Цикл»…

— Ну да. Кое-что и мы именуем циклом, но в этом слове для таких людей, как мы с рыжей, кроется совсем другое значение… Не суть.

— Мне показалось, что и сутки здесь очень короткие. Правда?

— Да. Короткие, быстрые… Это всё вращение планеты и подвластные ему биологические ритмы. Мир торопится жить, словно его что-то подстёгивает. Торопится развиваться… и стариться, и умирать… не знаю, что вернее. Среди наших бытует мнение, которого я и сам придерживаюсь — что этот мир эксперимент.

— Чей?

Шаман вздыхает.

— Да были у нас… экспериментаторы. Вот, их наследие. Но это лишь теория. Мы изучаем мир, не ставя перед собой первостепенной целью выяснить, искусственный он или обычный. Просто изучаем.

— Вы изучаете жизнь? Местные традиции, законы? Мне уже немножко рассказали…

— Да, — кивает Курт. — И ищем ядро.

— Что за ядро?

— Хех… Это самое-самое главное, вокруг чего вертится и жизнь, и обычаи, и законы, самое главное и любопытное, сколь бы всякие скептики не хмыкали и не кривились… А вы — журналист, да? Каюсь, я подслушал разговор: на тропе микрофоны… Но и без того понял бы. У вас так горят глаза, будто вы готовы вытащить блокнот и немедля застрочить.

— Только не бейте!

— Пф! Не волнуйтесь, я мирный.

— Глядя на вас, трудно поверить.

Увешанный ожерельями из костей и орехов, высокий, крепкий, в накидке из красно-бурого меха, капюшоном которой служит оскаленная клыкастая морда-череп, и полосах дикарского раскраса («это зелёнка, бриллиантовая зелень, чтобы имитировать эндемичный узор на коже. Стабильно ощущаю себя болеющим ветрянкой») Тот, Кто Живёт На Горе хлопает себя по коленке и опять смеётся.

— Сценический образ. Мне он нравится. Наверное, это говорит пещерная кровь. Наши с вами предки ведь тоже носили шкуры и бусы из косточек…