Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия

«Точно, палач. Так мне про него и сказал поручик Маевский».

Эта мысль привела его еще в большую растерянность. Не зная, что сказать или сделать, он бросил растерянный взгляд на графа, которого считал идеалом настоящего офицера и всячески старался подражать ему, но сейчас вместо уверенности в глазах и улыбки победителя он увидел напряженное лицо испуганного человека. Все это вместе так поразило юного офицера, что все вопросы, которые он хотел задать, застряли в его горле, но Бахметьев-Кречинский уже шел к барьеру, не дожидаясь официального приглашения к дуэли, но, не доходя до места, остановился. Ему мешал труп капитана, о котором как-то все сразу забыли. Граф какую-то секунду смотрел на труп, потом, не поворачивая головы, коротко бросил слугам:

– Осип! Гришка! В экипаж его! Живо!

Встав на место, граф попытался улыбнуться, но это ему плохо удалось, улыбка вышла настолько кривой, что могло показаться, он вот-вот заплачет. Всегда уверенный в себе, сейчас, в эти самые секунды он боялся, как никогда в жизни, из последних сил держа себя в руках.

У меня почему-то не было сомнений в том, что он прямо сейчас взывает к Богу, а может и к дьяволу, чтобы тот сохранил его грязную душу. Любой ценой. Теперь пришла моя очередь усмехаться.

– Что, страшно тебе, Бахметьев?

Он, видно, хотел что-то сказать в ответ, но передумав в последнюю секунду, сжал губы так, что те побелели. Молодой подпоручик, с бледным, растерянным лицом, комкая от волнения перчатки, пытался понять, что ему делать, ведь нарушены все правила Дуэльного кодекса, но при этом прекрасно понимал, что, несмотря на все его возражения, дуэль все равно состоится. Это соображение все и решило. Он медленно поднял правую руку, тем самым давая шанс остановить дуэль, потом еще несколько секунд помедлил, а затем резко бросил ее, вниз, громко крикнул, с каким-то надрывом:

– Начинайте!!

Выбросив руку вперед, я выстрелил. На месте левого глаза графа образовалась черная дыра, а в следующую секунду его тело глухо шлепнулось в кроваво-грязную жижу, разбрасывая брызги. Не успел он рухнуть на землю, как к нему кинулись слуги с истошными криками:

– Ой, батюшки!! Да как же это?! Убили!! Насмерть убили!!

Я опустил оружие. Батюшкин какое-то время смотрел на меня, потом перевел взгляд на труп графа и несколько секунд смотрел, как его слуги, стоя на коленях перед его телом, рыдали в голос, потом медленно, словно нехотя, зашагал в их сторону. Подойдя, застыл, словно в каком-то оцепенении, но при этом было видно, как его губы двигались, шепча молитву. Когда, закончив молиться, он трижды перекрестился, я посчитал, что правила приличия соблюдены и, подойдя к ним, спросил:

– Надеюсь, вы не откажете подвезти меня до города?

Взгляд, которым меня прямо ожог подпоручик, можно было считать вызовом на дуэль, но слова так и не были сказаны, а после нескольких мгновений, полных тяжелого и злого молчания, последовал его резкий кивок головой. За всю дорогу мы не произнесли ни звука, если не считать тихих всхлипываний слуги, правившего лошадьми.

По поводу последствий я не сильно волновался, зная о положительном отношении Николая II к дуэлям, который считал, что подобное решение проблем должно повысить моральные качества в офицерской среде, зато скорость реакции отца Бахметьева на дуэль стала для меня, в некоторой мере, неожиданностью. Мне было известно, что его отец богат и влиятелен, но попасть к государю без предварительной записи не каждый министр мог.

Уже на следующий день, когда я возвращался после тренировки домой, меня перехватил курьер от государя с приказом немедленно прибыть во дворец.

«Почему немедленно?! Что-то случилось?!»

Быстро собравшись, я приехал и только попросил в приемной доложить обо мне государю, как от одного из адъютантов вдруг неожиданно узнал причину вызова: несколько часов тому назад у государя побывала группа придворных во главе с камергером двора его величества графом Бахметьевым-Кречинским. Мне захотелось выругаться.

Император встретил меня недовольно-хмурым взглядом. С минуту курил, потом сухо спросил:

– Вы мне ничего не хотите сказать, поручик?

– Что вы хотите услышать, ваше императорское величество?

– В прошении, поданном сегодня на мое имя графом Бахметьевым-Кречинским, вас называют убийцей!

– Это была дуэль. Мой товарищ, капитан Волин, пригласил меня быть его секундантом, на что я дал свое согласие. Когда ко мне пришли секунданты от его противника, мы обговорили условия, и при этом один из офицеров оскорбил меня. Я вызвал его на дуэль, а на следующее утро мы стрелялись.

– Пусть так, но вы застрелили, кроме штабс-капитана, сына графа. У вас с ним ссоры не было. Или что-то было?

– Ваше императорское величество, я вам все объясню, но чтобы не быть голословным, прикажите найти и прибыть к вам подпоручика Батюшкина. Он был вторым секундантом графа.

За то время пока мы ожидали, я рассказал, как происходила дуэль, но при этом ни словом не упомянул о трагедии семьи Волиных, потом попросил не наказывать мою охрану. Государь, зная меня, кивнул, соглашаясь. Наконец на пороге кабинета появился подпоручик Батюшкин. Он удивился моему присутствию в кабинете государя, но затем, несмотря на волнение и некоторую сбивчивость рассказа, подтвердил сказанное мною. Стоило ему закончить, как я обратился к государю с вопросом:

– Ваше императорское величество, что вы знаете о трагедии семьи Волиных?

– Волины? Интересно, что я должен о них знать?

«Что и требовалось доказать. Меня выставили убийцей двух славных офицеров, а о подоплеке дела, позорной странице из жизни Бахметьевых-Кречинских предпочли не упоминать. Логично. Если об этом узнают в обществе… Скандал будет… На пол-России слухи разнесутся».

– Капитан Волин, вызвавший на дуэль графа, защищал честь своей семьи… – начал я, затем кратко изложил рассказ о двойном горе, постигшем семью Волиных. Подпоручик, услышав о «подвигах» графа, занервничал, а затем и вовсе опустил глаза в пол, словно набедокуривший мальчишка, которого застали на месте преступления. У императора уже на середине моего рассказа исчезло злое раздражение, оставив вместо себя досаду. Стоило мне замолчать, как он ткнул потухшую папиросу в пепельницу, резко встал и, ни слова не говоря, обойдя стол, остановился у окна. Несколько минут стоял неподвижно, глядя в окно, потом резко обернулся ко мне и сердито спросил:

– Почему они не обратились непосредственно ко мне?!

– Все очень просто, ваше императорское величество. Их запугали, а затем купили. Кто они, а кто камергер его императорского величества двора Бахметьев-Кречинский?

Последнюю фразу я произнес со скрытой издевкой. Императору не понравились мои слова, что было заметно по тени раздражения, мелькнувшей на его лице, но он сделал вид, что ничего не заметил, и только спросил: