Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия

«Ба! Господин полковник Махрицкий Дмитрий Иванович. Ну, как же без него! О! И подполковник Камышев тут как тут! Рад за вас, господа, а еще больше рад за самого себя! Доля вашего успеха и мне причитается. Как-никак, я все же немало приложил стараний при формировании ваших частей».

Мысли тут же повернули вспять, в прошлое. Около двух месяцев назад на Кавказский фронт, если выразиться на современный лад, была отправлена «экспериментальная» дивизия. Кроме укомплектования новым оружием, скорострельными винтовками и легкими пулеметами, разработанными бюро генерала Федорова, она получила два новых подразделения. Роту разведки (куда входили диверсанты и снайперы) и штурмовой батальон. Подполковник Камышев, командир штурмовиков, которого я не имел чести знать, но много о нем слышал, был под стать командиру охотников. Умный, хладнокровный, но при этом отчаянно смелый офицер. Когда он предложил в своем рапорте о необходимости создании штурмовых отрядов, поданном командованию, его чуть не завернули с его предложением, если бы об этом новшестве не узнал Махрицкий. От него о штурмовых батальонах узнал я, после чего император подписал указ о создании новых подразделений. Мне было известно, что в состав дивизии входит рота из полка Махрицкого, но что тот сам окажется на фронте, стало для меня новостью. Как ему это удалось, оставалось только догадываться.

«Вот вам и новое ведение войны, господа генералы. Такой успех никак не спрячешь, от него не отмахнешься, а значит, подобные подразделения станут необходимым атрибутом русской армии».

Тобольск с его деревянными тротуарами, с сотней каменных домов, десятком церквей с золотыми куполами и двумя тысячами деревянных изб и строений широко и привольно раскинулся на высоком берегу Иртыша. Погода в день моего прибытия была по-настоящему весенней, яркой и солнечной, но, несмотря на начало весны, везде лежал толстый слой снега, который не торопился таять. Ветер на реке был резок, по-особому пронзителен и насквозь пропитан сыростью. Из-за холода и пронизывающей сырости большинство пассажиров, в отличие от меня, сейчас сидело в каютах, предпочитая смотреть на город через иллюминаторы, к которому медленно подгребал наш колесный пароход.

Причалил он ровно в полдень, и в тот самый миг, когда трап соединил берег и борт парохода, ударили колокола нескольких церквей. Перезвон не показался мне шумной разноголосицей, а наоборот, слаженной, звонкой и в то же время певучей мелодией. На минуту или две все замерло – люди остановились, развернулись в сторону золотых крестов и стали креститься.

Еще когда только пароход медленно подходил к причалу, я увидел выезжающую из города кавалькаду из дюжины колясок, в сопровождении десятка конных. Как только пароход, лавируя, начал приближаться к причалу, пассажиры, высыпавшие на палубу, оживленно загудели, тыкали пальцами в их сторону, при этом громогласно пытались понять, кого городские власти встречать вздумали.

– Во-во, гляди! И полицмейстер здесь! Мать честная! Гляньте, сам губернатор едет! Чего это они тут?! Встречают кого важного?! О, глянь, казаки! Не иначе высокие чины из столицы приехали! – крутя во все стороны головой и выискивая причину появления городских властей, народ с шумом и гомоном стал стекать на берег.

У кого были деньги, тот брал извозчика, которые при виде большого начальства сейчас вели себя тихо и не кричали, как обычно, наперебой зазывая пассажиров, но большинство пассажиров забрасывало свой скарб на плечи и шло своим ходом. Как только пароход опустел, на палубу выбежали солдаты конвоя, раздались крики команд, затем металлический лязг возвестил, что люк трюма открыт. Одним из последних я уходил с парохода, поэтому успел услышать сквозь резкие и злые окрики конвойных звон цепей и глухие голоса заключенных, поднимающихся из трюма. Еще при посадке, в Тюмени, мне довелось наблюдать, как порядка тридцати арестантов свели в трюм парохода. Их ждала Тобольская каторжная тюрьма, которая считалась одной из самых жестоких и страшных тюрем царской России.

Сойдя на землю, я неторопливо, в окружении охранников, направился к высокому начальству, которое, образовав небольшую группку, сейчас с тревогой и беспокойством наблюдало за мной. Их состояние нетрудно было понять. Всесильный советник царя, о котором так много ходит различных слухов, приехал сам в Тобольск. Зачем? Что ему здесь понадобилось? Впрочем, меня тоже интересовал тот же вопрос: «Зачем они здесь? Проворовались? Вину чувствуют?»

Городское начальство стояло в окружении дюжины человек в чиновничьих и военных мундирах, а уже за их спинами выстроились в ряд экипажи с кучерами на козлах. Чуть впереди группы стояли два человека в богатых шубах и шапках. Вице-губернатор со своим заместителем. Обоим далеко за пятьдесят. Важные от сознания неограниченной власти, их лица казались надутыми и самодовольными, впрочем, если не подходить предвзято, это могло быть следствием излишнего веса.

В отличие от них, подполковник-жандарм обладал отменной фигурой, несмотря на то, что седина на висках и усах говорила о том, что ему, по крайней мере, под пятьдесят. Полицмейстер, стоящий рядом с ним, оказался молодым, румяным молодым человеком, лет тридцати. В паре шагов от него стоял, судя по мохнатой папахе, казачий офицер. Цвет суконного колпака папахи был желтый, как и его лампасы, хотя я был не силен в казачьих званиях, но уже узнал, что желтый цвет являлся отличительным для сибирского казачества. Чуть позже, во время официального представления, я узнал, что это есаул Ворохов Кузьма Степанович, который командовал в Тобольске двумя сотнями казаков Тобольского конного полка и оказался среди «отцов города» только потому, что именно его казаки должны будут сопровождать меня в путешествии. Помимо него был еще подполковник, командир запасного пехотного полка, стоящего в городе, – толстый мужчина, с толстыми губами и одутловатым лицом. Не обошлось и без представителя местного духовенства, стоявшего по правую сторону от губернатора, осанистый и рослый муж с большой и густой бородой. Нагрудный золотой крест, видневшийся в проеме небрежно запахнутой шубы, ярко блестел на солнце.

Не прошел я и двадцати шагов, как от свиты городского начальства отделился представительный мужчина в фуражке и шинели с погонами коллежского секретаря и торопливо поспешил мне навстречу.

– Не вы ли являетесь господином Богуславским? – поинтересовался он, подойдя ко мне.

Только он успел задать этот вопрос, как у меня по бокам выросли три плечистые фигуры, заставив его попятиться.

– Господин Богуславский, собственной персоной, – издевательски и сердито буркнул я, так как весь этот картинный выезд с первыми лицами города мне все больше напоминал гоголевского «Ревизора».