Андрей Посняков - Довмонт. Неистовый князь

Уже были настежь отворены ворота, уже ждали с непокрытыми головами и сам воевода, и воины, и простой, жадный до любопытства, люд. Даже старый интриган, жрец Будивид, не замедлил явиться! Стоял рядом с воеводой, поглаживая черную бородищу, в праздничной желтой тунике до самых пят. В правой руке – посох с навершием из черепа козла, на шее – ожерелье из мертвых птичьих голов. Все, как всегда, ничуть не изменился жрец за последнее время – все то же морщинистое лицо с горбатым, словно клюв хищной птицы, носом, все тот же хитрый, с недобрым прищуром, взгляд. Да и что такого могло сделаться с его лицом? Разве что кто-нибудь за что-нибудь по скуле бы съездил или своротил бы нос… Так нет же, не своротили, хоть, верно, и было за что: криве Будивид отличался скверным характером и патологической жадностью до женского пола, в том числе и до чужих жен.

– Слава князю! – завидев всадников, воевода помахал рукой.

– Слава князю! – в момент подхватили воины и простолюдины. – Слава!

Даже интриган жрец – и тот улыбнулся. Соскучился, что ли? Хм…

– Да пошлют вам боги удачу, – спешившись, князь обнялся с воеводой… и с криве.

Будивид, кстати, выглядел на редкость добронравным:

– Рад, рад, княже! Ты все же решился навестить нас. Навестить священную рощу… все деревья там помнят Бируте, да. Это ты славно решил.

Не тратя времени даром, высокие гости сразу направились к жертвеннику, в дубраву, на высокий холм. Княжьи слуги – отроки – везли с собой подношения богам: цветные шелковые ленточки, колокольчики, белых и черных петухов.

Петухов тут же и зарезали под старым дубом, привязали ленточки, повесили колокольчики на ветви росших рядом кустов.

– О Дьявас! Дьявас Праамжюс! Прими нашу жертву, великий повелитель мира и людских судеб!

Воткнув посох в землю, криве Будивид торжественно воздел руки к небу.

Сначала славили Дьяваса – отца всех богов, потом – его грозного сына Перкунаса, повелителя молний. Богинь – Аушру, Лайму, Габию…

Паре петухов Довмонт отрубил головы самолично, бросив к жертвеннику окровавленные, еще трепещущие тушки. Обезглавленные птицы еще какое-то время бегали, орошая траву красной жертвенной кровью.

Потом жрец отдал какое-то распоряжение своим помощникам, подошел к каждому боярину, шепнул что-то, кивая на князя. Все поняли. Разошлись, покинули рощу. Остались лишь Довмонт и жрец. Для главного дела.

– Идем, князь, – дождавшись, когда все ушли, позвал Будивид. Повернулся и, не дожидаясь ответа, зашагал в дубовую рощу по узенькой, еле заметной тропе, терявшейся в густом и влажном подлеске. Здесь было довольно мрачно – темновато и сумрачно, так, что казалось, в дубраве и впрямь обитали боги. Могучие дубы ловили вершинами облака, под сенью деревьев росли кусты ракитника и дрока, стелилась по земле трава. Тут и там тропинку пересекали кабаньи следы, а совсем недалеко от ног князя, шипя, уползла куда-то под корни длинная толстая змея с блестящей черной кожей. А, может, то был священный уж – залтис.

– Сюда, – на развилке жрец обернулся, указывая дальнейший путь.

Минут через двадцать тропинка привела путников к огороженной невысоким частоколом хижине, наполовину вросшей в землю. Хижину окружал плетень, но ворота оказались распахнутыми настежь… впрочем, тут же появился плечистый длиннорукий парень с вытянутым землистым лицом – жрец или помощник жреца.

Рядом с хижиной располагался невысокий сарай, дверь которого оказалась запертой снаружи на засов. В сарай, однако же, не пошли, едва войдя во двор, Будивид обернулся:

– Обожди, князь. Покажу тебе кое-что…

Сказав так, жрец прислонил посох к плетню и исчез в хижине, по-хозяйски распахнув дверь. Отсутствовал он недолго – почти сразу же и вышел, держа в руках… большую тряпичную куклу с соломенными волосами!

– Вот, – на морщинистом лице криве вдруг заиграла улыбка, весьма странная улыбка, какая-то не совсем обычная для жреца, слишком уж мечтательная и добрая…

– Любимая игрушка Бируте. Да-да, в детстве она очень любила играть в роще… Ее родной дом не так далеко отсюда… да ты сам знаешь, князь.

– Бируте играла здесь? – Довмонт удивленно повел плечом. – Вот уж никогда б не подумал.

– Играла, играла, – подтвердил Будивид. – И кукла эта – ее. Вот что, князь… давай-ка мы вспомним Бируте… и выпьем за нее и за богов и богинь.

Жрец неожиданно щелкнул пальцами, подзывая слугу. На зов тот час явился дюжий молодец с глиняной крынкой в руках. В крынке плескалась какая-то розоватая жидкость, похожая на ягодную бражку… по крайней мере, на цвет и на запах.

– Пей, князь!

Было не очень похоже на то, что Будивид вдруг собрался отравить своего правителя. Слишком уж много свидетелей… было. Не такой уж жрец и дурак, чтоб этого не понимать.

– Если хочешь, я выпью первым.

– Нет!

Довмонт сделал глоток…

Что ж… на вкус – тоже брага. Ягодная. И забористая – не отнять. Служка живенько принес деревянные кружки, и князь с криве уселись запросто прямо в траву, что росла у хижины. Уселись и снова выпили… Служка налил еще…

Князь неожиданно быстро захмелел, так, что весь мир, все вокруг вдруг показалось ему радостным и приятным. Сияющее в чистом светло-синем небе солнышко, зеленая травка, березки, дубки… А цветы? Сколько здесь цветов, как же Довмонт их раньше-то не видел, не замечал? Вот василек – лучистый и синий-синий… как очи у милой Бируте, ныне такой далекой, недостижимой. Вот ромашки – белые с желтым, вот лесная фиалка, вот иван-чай, а вот – клевер. Розовый, сладкий, такой, как поцелуи Бируте… Бируте…

Позади вдруг послышались чьи-то легкие шаги. Князь резко обернулся:

– Бируте!

Юная княгиня возвратилась, шла прямо к нему! Тонкая хрупкая фигурка в простом льняном платье. Милое, такое родное лицо, светло-русые локоны и синий-синий взор!

– Милая!

Кунигас бросился к супруге, восставшей из темных глубин небытия, хотел обнять… и вдруг замер. Это была вовсе не Бируте! Похожа – да, но лишь только похожа, не более. К тому же – заметно моложе, совсем еще девочка.

– Это небесная сестрица Бируте, – Будивид подошел, встал рядом и, вытянув рук, погладил девушку по волосам. – Она передаст куклу хозяйке… Ты передашь, милая? Готова ли?

– Готова, дядюшка Будивид. Я так долго ждала этого дня!

– Идем, дитя… – жрец оглянулся на князя. – Иди и ты, кунигас.

Втроем они пришли к жертвеннику – плоскому серому камню под сенью старого дуба. Помощники криве – молодые парни-жрецы – достали свирели и бубны, заиграли, запели. Полилась примитивная – в три ноты – мелодия, в коей главными были слова.

– Дуй, ветер! Шумите, деревья! Прими нашу жертву, Дьявас, отец богов! И ты, Перкунас, прими! И ты, Аушра, дева утренней зари. И ты, Жемине – мать сыра земля!