Александр Руджа - Дон Хуан (СИ)

Эврика!

Острый, отточенный, словно грифель карандаша, луч сверкнул из мутной хмари и развеял мрак. Тьма рассеялась. Я сидел посреди белой комнаты, стены которой были выложены правильными шестиугольниками, тоже белыми. Слева было широкое окно с закругленными углами, справа — низенькая белая кровать. Прямо передо мной стоял приземистый столик на одной ножке, как в кафетерии, а с другой стороны за ним сидел человек в белом халате и очках на бритом лице. Высокий, тощий, как щепка, и лысый как картошка. В руках он держал секундомер.

Ну что ж, пора бы вспомнить правила вежливости.

— Здрасьте, — сказал я. Голос звучал хрипло. Может, я слишком долго до этого кричал. А может быть, он у меня всегда был таким.

На секунду меня охватила паника. Я не помнил, кем был раньше.

— Мистер Ленарт, — человек передо мной бросил взгляд на окно справа. — Вы понимаете, кто вы, и где находитесь?

— Само собой, — сказал я. — Можно мне воды?

— Разумеется, — человек снял очки, отложил секундомер, наклонился и достал из-под стула пластиковый кувшин с водой, налил немого в тонкий пластиковый же стаканчик, подошел и влил воду мне в рот.

Какая все же гадость эта ваша вода. Мокрая, безвкусная, без всякого стержня внутри. Гадость. Никогда ее не пью.

Человек вернулся на свое место, поставил кувшин на столик и уселся, закинув ногу на ногу. Секундомера я больше не видел — тревожный признак, но зато из нагрудного кармана у него торчал тоненький карандаш. Отличная новость! Каран д'Аш — звучит почти как французская аристократическая фамилия.

— В таком случае, не сочтите за труд — назовите свое имя, должность и звание, — сказал он. Я буквально слышал шорох шестеренок за этим чертовым окном слева. Кого они там держат? Разумеется, монстров. Чудовищ, которые несомненно должны испугать меня, заставить сотрудничать. Склизкие, холодные рыбины, вот что там находится — мерзкие на ощупь, будто шелк перед тем, как он начинает гнить. И еще сухие, дымящиеся сухим песком насекомые, возможно, бурого цвета. Но ничего. Без моей оплошности они оттуда не выберутся. А если я сыграю умно, не видать им этого как своих ушей.

— С удовольствием, мистер… о, а кто вы такой? — очень натурально удивился я. — Довольно невежливо допрашивать связанного человека, не представившись самому. Кто вы? Что это за место? Я требую ответов по всей форме.

Последнее вырвалось у меня довольно случайно, но человек кивнул и снова нацепил на нос очки.

— Это вполне естественно, мистер Ленарт, — донеслось до меня. — Меня зовут доктор Химмель, я ваш лечащий врач здесь, в больнице Сан-Квентин.

Слова звучали путано и глухо сливаясь в неразличимый гул. Бу-бу-бу… Но я был сильнее этих пошлых букашек, я открыл глаза пошире и уставился на доктора Химмеля напротив.

— Почему… Сан-Квентин?

— Что же, я вижу, у нас начинает налаживаться полноценный разговор, — доктор сделал карандашом пометку в блокноте, который держал на коленях. — Это хорошо. Я вижу в этом положительный знак. Видите ли, мистер Ленарт, так уж принято, что сотрудников Корпуса, которые… хм… стали профнепригодны в ходе выполнения своих обязанностей, обычно отправляют сюда. Мы их лечим, пытаемся реабилитировать, если это удается — редко, должен признать — и возвращаем на службу. Если имеется такая возможность, конечно. Относительно вас я пока достаточно оптимистично настроен.

Профнепригодны — слово застряло у меня в голове, как заноза. Непригодны к выполнению своих профессиональных обязанностей, вот что это значит. А были ли они у меня? Конечно, были. Я — профессионал, я зарабатываю себе на жизнь тем, что умею лучше всего. А я умею… многое.

Выстрел. Крик.

Удар. Звук падения.

Взрыв.

Темнота.

— Вы помните что-то, предшествующее вашему… пребыванию здесь, мистер Ленарт? — Доктор Химмель устремил на меня сверкающий взгляд, будто хотел продырявить. Но глаза то и дело стреляли в сторону непрозрачного стекла. Он тоже боялся монстров за ним, это было ясно. — Что-нибудь конкретное?

Воспоминания у меня имелись, разумеется. Корпус и какие-то сотрудники, конечно, были полнейшей — дождь, впереди только дождь, ничего кроме дождя, водяные столбы, сквозь которые бесцельно шарят прожектора вертолетов, и темная громада станции впереди, и только бег, быстрый, невесомый, и тяжелое дыхание, вырывающееся облачками пара, и промокшие пряди рыжих волос, и злые золотистые глаза — чушью, но что-то в них было. Да, словно отблеск от далеких фар приближающегося по затянутой туманом трассе автомобиля.

Да нет, дело ясное, доктор крепко не дружил с головой, такому опасно задавать любые вопросы. Да и не стоило забывать о монстрах за стеклом, не говоря уже о смотрителе маяка — суровом бородатом мужчине, скрывающемся за своей дверью, словно моллюск в раковине.

Огонь. Темнота.

Я отрицательно помотал головой и широко улыбнулся.

— Ни малейших, доктор. В моей чертовой башке темно, как в угольной яме.

Отчаяние. Опустошение.

Они все заслуживают смерти.

— Что ж, — доктор поднялся, белый халат зашуршал как похоронный саван. — Полагаю, тогда на этом можно пока…

Я не сдвинулся с месте — ни на дюйм, клянусь честью. Просто сильно и отрывисто пнул свободной ногой стоящий между нами столик, он не был прикручен к полу, я проверил заранее. Столик взвизгнул, как приведенная на бойню свинья, шаркнул по полу и врезался доктору Химмелю чуть выше колена.

Рефлексы — забавная штука. Его тряхнуло, словно от электрического разряда, он нелепо замахал руками и потерял равновесие. Тут-то я и начал двигаться — стремительным, мягким движением — и не успел он опомниться, как я уже стоял у него за спиной, одной рукой заломив его руки назад, а другой взяв в захват шею. Да, забыл сказать, в этой второй руке у меня был зажат коротенький острый карандаш. Только теперь он уже ничего не писал. Теперь он был нацелен прямо на яремную вену незадачливого эскулапа.

— Знаете, что, доктор, — я был настроен поболтать. Наверняка монстры за стеклом уже всполошились и принимали меры, но пока в комнате было пусто, и ничто не могло помешать нашей маленькой беседе. — Открою, пожалуй, для начала вам страшную тайну — жизнь вообще совсем не такая, как вам кажется. То есть ничего не мешает вам думать, что это сплошь прекрасные закаты и зеленые дубравы и бескрайние луга, конечно. Любовь и преданность. Нежность и мужество.

Доктор Химмель захрипел и завращал глазами. Я их видел — только самые белки, мечущиеся между веками, слово обезумевшие бильярдные шары. Похоже, парень не очень-то вслушивался в то, что я говорил. Большая ошибка.

— Только ведь на самом деле это совсем не так, — мягко сказал я. — И увидев эту самую настоящую жизнь, всю эту холодную синюшную жуть, вы бы завизжали от ужаса. И, скорее всего, тут же обделались. По-простому — обосрались. Хорошо, что у вас есть фильтры, надежно отгораживающие все нормальное, подтянутое, загорелое и зарабатывающее по сотне тысяч кредитов в год человечество от того, что таится с другой стороны.