Александр Руджа - Дон Хуан (СИ)

— Вашему командиру плохо, парни! — рявкаю я, горбясь, словно карлик из Нотр-Дам. Ниже силуэт, больше шансов. — Есть среди вас медик?

Хрясь! В плечо хрипящему врезается пуля, разбрызгивая вокруг красное. Что за люди, по своим же стреляют. Никакого понятия о чести и субординации.

Взвести курок. Ствол на разорванное плечо. Взять прицел.

Бах!

Жара. Конское ржание. Одуряющий запах металла под носом.

— Чертов мокроспинник! — орет кто-то с той стороны. — Ты заплатишь мне за эту кобылу! У бедняжки дыра в брюхе размером с кулак!

— Я ведь спрашивал насчет медика, бато! — ору я. — И что стоило ответить!

Бах!

Голубой дым над желтым песком. Серые скалы вдалеке. Невозможно синее небо. Красная кровь. Запах пороха и испражнений.

Парень, который жаловался на свою лошадку, больше не жалуется. У него есть на это веская причина — отсутствующая голова. Ладно, голова на месте. Большая часть. Зато нет меньшей. Вместо нее какое-то месиво из желтых и белых осколков лицевой кости. Хороший был у лейтенанта Куртца револьвер. То есть это лейтенант — был, а револьвер имеется и сейчас.

Остался всего один молчаливый мерзавец. Эль Силенсьозо. Но он вовремя спешился, спрятался за трупом лошади и не подает признаков жизни. Неприятно. Притворяться мертвецом — как это низко. Того и гляди настоящие мертвецы могут принять за своего и прихватить в долину смерти темной.

А почему бы и нет?

Кряхтя, забрасываю тело бородача на его же лошадь — та храпит, дико глядит огромным черным глазом, но не сбегает. Шлепаю ее плашмя револьвером по крупу — иди, мол. Прочь, уходи, не задерживай. Иди к своим.

Потому что свои для тебя — мне совсем чужие.

Лошадка нерешительно переступает копытами и приближается к тому месту, где залег последний противник. Труп, переброшенный через седло, покачивается, словно прикидывает, в какую сторону будет удобнее свалиться. Я знаю правильный ответ, но не подсказываю. Ни в какую.

Фитиль у динамитной шашки, спрятанной под телом, догорает, когда до цели остается метра полтора. Взрыв звучит неубедительно — на открытом месте-то я впервые работаю — но результаты меня устраивают. С коротким придавленным ржанием лошадь заваливается на бок — ей перебило позвоночник. Залегшего молчуна сечет осколками и ошметками плоти, и он с диким воплем подскакивает из укрытия. И я спокойно влепляю пулю ему в корпус. Вот и все.

Говорят — убивать может не каждый. Говорят, трудно смотреть в лицо человеку, которого лишаешь жизни. Говорят, нелегко настроить свой мозг — дорогую игрушку, подаренную царю вселенной — на готовность отобрать у другого то, что тебе самому ни к чему.

Ерунду говорят. Все зависит от цели. Если у тебя цель — пройти дальше, а у врага — задержать насколько возможно, то побеждает тот, чья задача важнее. Как это определить? Легко — чем ты готов пожертвовать ради ее достижения? У меня, к примеру, нет ничего. А у кого нет ничего, у того есть все.

А значит, я готов пожертвовать всем.

Поэтому я побеждаю.

Осталось разве что собрать оружие да припасы — из тех, что не слишком заляпаны кровью и кишками и не воняют дерьмом из конских потрохов. А также достать моего отважного напарника из-под фургона — впрочем, именно это он и должен был сделать по нашему уговору. Спрятаться и не отсвечивать, пока не уляжется пыль.

Я достаю. Напарник пылен, бледен и ворчлив.

— Черт возьми, мистер, — Бат мельком оглядывает поле боя, бледнеет еще сильнее, затыкает большие пальцы за ремень и снова принимается нервничать. — Мы начинаем оставлять за собой слишком много окровавленных трупов, вам не кажется?

— Заткнись, Батхорн. — Я сплевываю, и плевок, кажется, испаряется еще в прозрачном чистом воздухе. Так решаются все вопросы между людьми. Минута странных, дерганых движений, вонючие облака дыма от выстрелов, темное пятно на земле — и дело сделано, спектакль окончен, загорается свет, и все вроде бы осталось как прежде, только один актер стоит, а другой лежит. И тот, что стоит, называется победителем. — К твоему сведению, мы никогда и не прекращали это почтенное занятие.

Болела голова. Все тело ныло, будто я без конца катался покатом на каменной мостовой — тупо, глухо, без точной локализации. Нет, не похоже было, что меня били — просто организм отказывался работать как следует. Организму, похоже, было плевать на жизнь, и небо, и бабочек, кружащихся в неподвижном воздухе. Он просто хотел уснуть и не просыпаться.

Крайнее нервное истощение.

Я попытался открыть глаза, и вдруг сообразил, что они и без того давно открыты — только толку из этого не было никакого; передо мной колыхалась какая-то серая муть, раскрашенная кое-где неяркими розовыми полосами. И влетали в ослабевшие уши едва слышимые звуки — то ли шорох, то и хихиканье. А что с запахами? Я втянул в легкие воздух. Нет, запахов тоже не чувствовалось. Что это за место, в чем дело?

— Вы меня слышите, мистер Ленарт?

Голос прилетел из ниоткуда, он словно раздавался откуда-то из глубины черепа. Знаю я этот голос, он называется шизофренией — когда ты начинаешь беседовать с людьми внутри своей головы. С другой стороны, может быть, за этим пологом серой дымки кто-то стоит и дожидается моего ответа? Нельзя исключать и такую возможность.

Я кивнул, но вдруг сообразил, что из-за чертового тумана мой собеседник может меня не увидеть, и потому кивнул еще несколько раз. Неожиданно это оказалось очень удобно и успокаивающе, поэтому и решил пока не прекращать. Быстрые движения головы почему-то расслабили меня, потянуло в сон. Вот только спать было нельзя: спящий человек — уязвимый человек.

Нет, никакого сна пока.

— Мистер Ленарт?

В голосе появилась тревога.

Я решил покачать корпусом из стороны в сторону — вдруг он и вправду меня не видит? Это ощущалось еще лучше, возможно, стоило бы вскочить со стула и попрыгать в полный рост — это помогло бы мне прочистить мысли и наконец понять, где я нахожусь, но сделать этого не удалось.

Постойте-ка!

Я ведь и вправду сидел на стуле! Более того, я был пристегнут к нему какими-то эластичными ремешками, тонкими и не слишком прочными на вид.

Ну, вот, кое-что начало проясняться.

Я радостно засмеялся.

— Мистер Ленарт, вы понимаете, где находитесь?

Пожалуй, стоило ответить; этот голос, наверное, не собирался от меня отставать. Я сосредоточил взгляд и представил, что где-то далеко впереди передо мной стоит на одинокой скале приземистый красно-белый маяк. И он все светит своим фонарем, он все светит, а волны вокруг скалистого острова все кипят, и вздымают острия белоснежной пены, и бородатый смотритель, попыхивая трубкой, качает головой, и закрывает накрепко все двери, но маяк все светит, указывая мне путь…