Валерий Елманов - Битвы за корону. Три Федора

– Вот как? – хмыкнул Годунов. – Что ж, быть посему. Дозволю тебе передых устроить. Послезавтра еще разок загляни на прощанье и отпущу с миром.

Итак, повременить у меня не выйдет. Оказывается, его примирительный тон ничто иное как затишье перед очередной бурей. Вот так всегда: едва успеешь стать полезным, как уже просят не мешать. И ведь не в запале он это выкрикнул, не сгоряча бухнул, а значит, наш разрыв грозит стать окончательным. Или нет?

– Вообще-то тех, кто везет, не прогоняют, но тебе виднее, – заметил я и, старательно выдерживая равнодушный тон, осведомился: – Ты меня совсем отпустишь или как?

Он замялся, потер лоб, но нашелся с ответом:

– В скором времени Освященный собор думу думать учнет про нового государя, а ты там вроде как в товарищах у князя Горчакова. Вот и пригляди, чтоб как надо прошло. А то с этих худородных станется кого иного в цари выкрикнуть, благо, что Рюриковичей ныне на Руси изрядно, – и он пытливо уставился на меня. Я терпеливо молчал, продолжая слушать. – Ну а опосля, – продолжил он, – можно тебе и в Кострому отправляться, наместником моим. Больно места там беспокойные, нельзя их надолго без хозяйского глазу оставлять.

Ага, стало быть, отсрочка. Ненадолго, но и то хлеб. Да и опалу, тем более замаскированную, с тюрягой и острогом не сравнить. Одно плохо – насчет Ксюши ни слова. Спросить про свадебку или не надо? Чуть поразмыслив, я пришел к выводу, что не стоит. Куда лучше, если о ней напомнит Мария Григорьевна. Матушке-то он перечить навряд ли станет, ну разве побухтит слегка.

И я,, поклонившись, побрел вниз по лестнице. Но он, словно прочитав мои мысли, когда я успел спустился на полэтажа вниз, остановил меня и сам ответил на незаданный вслух вопрос:

– О сестрице не переживай. Сыщу я ей жениха не хуже чем ты, – я застыл как вкопанный, уставившись на него: не ослышался ли, а он торопливо зачастил. – Али ты помыслил, будто опосля того, что ты с нею учинил, я тебе потачку дам, да сам к свадебке дело возверну? Ан не бывать по-твоему! Хошь тут, а не бывать! Считай, ты еще хужее сделал. То я твое венчание отложить думал, а теперь его вовсе отменяю, вот! – и он, кривя губы в победной улыбке, торжествующе уставился на меня.

Странно, но обиды на него у меня в тот миг не возникло. Да и на кого обижаться-то – пацан пацаном, хоть и восемнадцатый год идет. Запутался книжный мальчик, как есть запутался. Если мне и злиться на кого, то на себя самого. Думать надо было как следует, когда сюда вернулся, анализировать, новые расклады изучать, а я уверился, что и без того все наладится. Забыл, что царский двор – не деревня. Это в ней годами, а то и десятилетиями ничего не меняется, а здесь каждый день ухо востро держать надо. Чуть зазевался, не просчитал перестановки сил, и, пожалуйста – получи по самое не балуй. Одно плохо – вина моя, а страдать за нее должны двое. Несправедливо. Потому я и спросил с грустью:

– Ксюшу-то не жалко? Она ведь ни при чем, а ты…

– А до царевны Ксении Борисовны, князь Мак-Альпин, тебе и дела быть не должно, – выпалил он. – Чай, ты не басурманин сарацинской веры, потому две жены тебе не положено. Да и не выдают православные государи своих сестер за латинян.

– Как две? – не понял я. – Почему за латинян?

– А о том тебя спросить надобно. Я ж тебе сказывал про другую грамотку, кою твои людишки от арцыгерцога Фердинанды австрийского везли, да ты не полюбопытствовал, чего там, а ить в ней согласие его имеется. Даст он тебе в жены свою сестрицу, коль ты согласен… сызнова в латинство перейти. Токмо чуток погодить надобно, недосуг ему покамест. Послы прибыли от турского султана, потому просил об отсрочке малой, но от силы до зимы нынешней, не боле. Вот замирье с ними заключат, и тогда…

Я стоял, не в силах выдавить из себя ни слова. Начать оправдываться и все отрицать? А смысл?

– А что, славно выходит, – через силу раздвинул он губы в натужной, донельзя фальшивой улыбке, весьма схожей с Марининой. Ну да, с кем поведешься, от того и наберешься. Разве губы у него не такие тонкие, но тут ничего не попишешь – природа. – Самое то. Она арци, и ты тож. Два сапога – пара. Вот и выходит, что моя Ксения лишней оказывается.

– Да пропади она пропадом, герцогиня твоя! – заорал я, но усилием воли сумел взять себя в руки и более спокойно продолжил. – Конечно, на все твоя воля, Федор Борисович, но ты ведь и сам влюблен, должен понимать: свадьбу отменить в твоей власти, а любовь из сердца по твоему повелению ни я, ни твоя сестра выкинуть не сможем. Вот и призадумайся над этим, пока время позволяет.

Не знаю чем, скорее всего сравнением с ним самим, но мои слова явно задели Годунова за живое. Лицо его вновь покраснело, приобретая эдакую багровую свекольную синюшность.

– Ты… ты…, – хрипло выдохнул он. – Не смей об истинной любви…, слышишь?! Языком своим грязным… не смей!

Задыхаясь, он протянул руку к тугому вороту-ожерелью, богато расшитому золотыми нитями и усыпанного жемчугом, и попытался расстегнуть его. Но пальцы дрожали и у него ничего не получалось. Тогда он с силой рванул его, разрывая, и бусинки звонко поскакали по лестнице.

– Вот, вот, – задумчиво провожая их взглядом, прокомментировал я. – Точь-в-точь как час назад с Ксенией Борисовной. – Отличие в том, что тебе просто воздуху не хватает, а она, считай, вообще почти не дышала. И что мне оставалось делать? Лекари-то далеко, а тут, как и два года назад с твоим батюшкой, мгновения решали.

Федор ничего не ответил, по-прежнему не сводя с меня глаз, но их выражение, кажется, изменилось. Злость стала уступать место раздумью. Уже хорошо. Не иначе, как сработало напоминание о спасенном отце. И я поспешил закрепить свой маленький успех, предложив:

– Помнится, когда-то я говорил тебе, государь, что нигде столь не полезно промедление, как в гневе, потому давай отложим наш дальнейший разговор: ты мне про отмену свадебки ничего не говорил, а я ничего не слышал. Не обязательно же тебе сегодня все решить – и через пару-тройку дней не поздно. Верно?

В ответ вновь молчание, но оно меня не смутило. Скорее напротив. Лишь бы не отрицательный ответ. И я бегом-бегом ринулся вниз, пока у моего бывшего ученика вновь не прорезался голос и он его не бросил мне вдогон.

Я успел!

Добравшись до своего подворья, я первым делом позвал Галчонка, объявив, что завтра поутру ей предстоит сдача экзамена, ибо пришло время отправляться на службу к царевне Ксении Борисовне. Та недоуменно уставилась на меня – с чего вдруг такая спешка? Пришлось пояснить, что мне скоро придется отлучиться из Москвы, и на время моего отъезда хотелось максимально обезопасить свою невесту от всяческих опасностей.

Вообще-то можно было не торопиться и потренировать девчонку –до моего отъезда оставалось не меньше пары недель. Но у меня имелись свои резоны. Ксения тоже не железная. Уверен, неприятный осадок на душе у нее все равно остался. Мол, дыма-то без огня не бывает, и кто знает, вдруг действительно какая-то доля правды, пусть и маленькая, в словах брата имелась. Слишком большую бочку помоев вылил на меня Федор, а это штука такая – вовремя не сполоснуться и потом отмываться куда тяжелее. А выслушав Галчонка (царевна непременно займется ее расспросами, уверен) и, убедившись, что все, сказанное о наших с нею взаимоотношениях, ложь, Ксения и к остальным бредням обо мне отнесется совсем иначе. Раз тут голая брехня, значит и в остальном чистой воды оговор.