Аннит Охэйо - Племя вихреногих (СИ)

Димка никогда не боялся гроз.

Но там, наверху, — там была НЕ гроза. Что-то такое, чего здесь не бывало, ещё, наверное, никогда…

В лесу орали и метались птицы. Так заполошно, что ребятам тоже стало не по себе.

— Слушайте, — сказал Борька. — Давайте в лагерь вернёмся и поставим палатку. Переждём. А то в лесу сухостоем прихлопнет — вот и вся наша геройская разведка.

Сергей грыз ноготь. Потом, выставив плечо, достал карту, развернул на руке.

— Нет, — решительно сказал он через полминуты. — Не успеем. Надо дальше идти. До Алешек мы не успеем, конечно, но если я правильно определился, тут всего километр до старого лабаза. Он понадежней палатки, да и вообще, их в надежных местах всегда ставят…

Риск тут, понятно, был немалый, — карта уже раз их подвела, — но возвращение означало полный уже провал их героической миссии, и они заторопились по тропинке в сгущавшуюся жутковатую черноту. Димка нутром чувствовал, что делают они что-то не то, — надо было, сломя голову, бежать назад, в лагерь, где без них много чего могло случиться, — но, как всегда в таких вот случаях, он ничего не мог поделать…

Дождь хлынул мгновенно, едва они сделали первый шаг. И так же мгновенно промочил их навылет. Песчаная тропинка вскипела белопенным ручьём, быстро дошедшим до щиколоток. Упругие струи пробивали кроны деревьев, — дождь был невероятно тёплым и пахнущим какой-то травой, точнее Димка не мог определить. Вода лила так, что он почти испугался захлебнуться. По лицу струились потеки, слепили глаза.

Похоже, Сергей сам уже жалел о своём решении, но Димка был даже доволен приключением, — казалось, что он сейчас где-то в джунглях Африки или вообще в бразильской сельве…

— Ёлки-моталки! — прокричал Борька, цепляясь за его плечо. — Ёлочки зелёные, я такого за всю жизнь не помню-ю-у!!!

— Очень длинную жизнь, — усмехнулся Димка. — Это солидное заявление.

— Как в джунглях! — крикнул Юрка, и едва не сыграл через корягу в кусты. — Ухх! Сезон дождей!..

Тучи ползли уже так низко, что казалось, — дождь выливается прямо над верхушками деревьев. Несколько раз на тропку падали мертвые птицы, — ошалевшие и с маху разбившиеся об сучья. Их живые собратья не прекращали дикого тарарама. Воцарилась почти настоящая темнота, мешавшая идти. Но Сергей оказался на высоте — Димка ничего не видел, а он поднял руку:

— Во! Вот он, вот лабаз!

И только через два десятка шагов трое мальчишек тоже различили приподнятый на четырёх мощных столбах приземистый домик охотничьего лабаза. К черневшему прямоугольнику двери вела лесенка из грубых плах. Лабаз до такой степени напоминал всем известную избушку на курьих ножках, что Юрка просто не смог удержаться:

— Повернись к лесу задом, ко мне передом! — гаркнул он, подбрасывая рюкзак на спине. Рюкзак мокро чавкнул.

Честное слово — Димка почти ожидал, что лабаз со скрипом развернётся… Чушь, конечно…

Сережка взобрался по лестнице и потянул дверь. Она отворилась — без скрипа, которого все ожидали, и Димка вдруг подумал, что это вовсе не к добру…

Лучи двух фонариков-«жаб» [2] Распространённый в середине XX века фонарик с ручной динамо-машиной — после нескольких энергичных нажатий на рычаг довольно долго светил. «Жабой» он был прозван за форму корпуса и издаваемый при работе урчащий звук. едва рассеивали темноту внутри. Но потом Сергей отыскал лампу на столе, побулькал ею, и через минуту огонёк керосинки за мутным стеклом вытянулся, окреп и относительно рассеял сумрак.

Внутри не нашлось ничего, кроме маленького стола, широких нар и печки из бензиновой бочки. Возле нее кубиком сложены сухие кирпичи торфа, рядом банка с керосином и растопка. Узкие окна-бойницы — задвинуты фанерками. На столе рядом с керосинкой стояли две гильзы. И всё. Но мальчишку не оставляло ощущение, что они только что забрались в мышеловку, которая вот-вот захлопнется…

— Шестнадцатый калибр, — сразу сказал Борька, сбрасывая рюкзак. — Вовремя дошли, разгулялось-то как…

Стоя посреди лабаза, ребята прислушались. По крыше мощно лупил дождь. Выл ветер, слегка вибрировали фанерные заслонки. И только теперь они начали ощущать, как вымокли. Вода, пропитавшая одежду, перестала казаться тёплой. У Димки сами собой застучали зубы, — и точно такой же стук понёсся ещё из трёх точек вокруг него…

Ребята, не сговариваясь, сунулись раскочегаривать печурку, толкаясь и рассыпая упакованные в полиэтилен спички. Растопкой оказались газеты — старые, пожелтевшие, даже ломкие от времени, но сухие. Правда, от них одних, без керосина, торф вряд ли загорелся бы. Димке вообще не очень нравилось, как горит торф — в смысле, запах не нравился. Но его в этих местах столько, что в одной деревушке — в Спасском — до сих пор своя электростанция (небольшая, правда) на торфе работает. А топят вообще часто. И у деда дома сохранилась печка, которую в войну топили как раз торфом, потом — дровами… Когда семь лет назад провели газ, бабуля запретила ломать — как она сказала, «на всяк случай, то оно…» Все посмеялись, но ломать и правда не стали…

Печка-бочка тем временем ухнула, подавилась звуком «пок…» — и активно загудела. Собранная из консервных банок труба начала стремительно раскаляться.

— Ну вот, — довольно сказал Сергей, — это дело, — и начал поспешно раздеваться.

Рюкзаки промокли только снаружи, внутрь воду не пустили полиэтиленовые вкладыши. Вот фигня, мелочь, а почему на заводе не сделали? — подумал Димка. — Ну, был бы рюкзак на полтинник подороже, зато не корячиться самим…

Они покрепче вытерлись полотенцами и развесили всё мокрое на растянутом под потолком крест-накрест шнуре, а сами завернулись на топчане в одеяла — и, наконец, расслабились. Даже Димку постепенно отпустило…

А снаружи творилось уже что-то невообразимое. Даже стены, казалось, подрагивали, а по полу гулял отчётливый сквозняк непонятно откуда. Гром грохотал почти непрерывно, сливаясь в сплошной гул, в щели заслонок то и дело пробивались полоски ослепительного сиреневого света.

— Ребята, — вдруг сказал Юрка, — смотрите, мы как будто в кабине бомбардировщика…

Он был прав. Темнота, гул, грохот, подрагиванье, а сиреневые лучи — это, конечно, шарят в небе фашистские прожектора… Если бы они не так сильно устали и были чуть помладше, то наверняка начали бы играть в бомбардировку Берлина. Дед Юрки служил во время Великой Отечественной в ДБА — дальней бомбардировочной авиации — и летал на Берлин в начале войны два раза, с острова Саарема. Он рассказывал им, как это всё было…

Но они устали и к тому же считали себя уже взрослыми, поэтому просто помолчали, конечно, представляя, как летят. Димка собирался предложить поесть, но язык почему-то уже плохо ворочался, а темнота становилась всё непроглядней и непроглядней, пока он не решил, что сейчас закроет глаза (раз они сами всё время закрываются) и чуть-чуть отдохнет — всё равно нос наружу не высунешь и вообще темно, как будто не полдень, а полночь…