Аннит Охэйо - Племя вихреногих (СИ)

— А что ж вы раньше с ними не разобрались? — спросил Димка. — Вы же в любое время могли…

— А скучно тут, — Метис прямо посмотрел на него. Лицо у него в этот миг было хмурое. — Вот проживешь тут с моё — начнешь ценить врагов больше друзей…

— Там же ребята в рабстве мучились, — с чувством сказал Димка. — Гады вы…

— Ну, гады, — легко согласился Метис. — Но раньше-то все разговоры были о том, что Морские Воришки сейчас делают, да что могут сделать, — а теперь тут, брат, будет снова ску-у-у-учно. А это, поверь мне, вовсе не к добру.

— А домой попробовать вернуться? — спросил Димка. — Победить Хозяев, найти эту Драконову Флейту, понять, что это за мир, наконец?

— Так мы же пробовали, — Метис опять пожал плечами. — Чего мы только тут не пробовали… А толку?

— Плохо пробовали, значит, — Димка поёрзал в постели. Мысль о том, что даже ребята из будущего за эти тридцать лет ничего тут не добились, мягко говоря, не вдохновляла. — Про Флейту вот, например, не узнали, хотя Певцы у вас прямо под боком живут.

— А я тебе сотню таких историй расскажу, про всякие волшебные штуковины, да как домой вернуться. Может, и не все они враньё. Да только как проверить-то? Если кто и вернулся домой, — так нам уже не расскажет.

— Отряд в западный лес послать, найти эту Флейту, Хорунам хвосты накрутить в очередной раз…

— В западном лесу я уже был раз — больше не хочу, — Метис нахмурился. — Гиблое место, и гадкое. А про горы за ним и вовсе несусветное рассказывают. Ты про Поющего Червя слышал, нет? А я вот слышал. Говорят, живет там такая тварь — червяк, не червяк, растет прямо из скалы, и Хоруны ему каждый год по семь человек скармливают, чтобы не пел. Потому что от тех песен люди с ума даже за сотни километров сходят. А если год никого не скармливать ему — так он из скалы своей и вылезет, и тут свету и конец придет.

— Да ну, фигня какая страшная, — Димка невольно поёжился. — Сам-то ты его видел? Или хоть говорил с теми, кто своими глазами видел?

— Нет, — неохотно признался Метис. — Да только те, кто своими глазами видел, говорят, до сих пор под себя ходят. Такие вот, брат, дела.

— Туда наши ребята пошли, — после слов Метиса Димке стало совсем нехорошо. — Серый и Андрюха с Антоном. Немцев за вымя пощупать. Ну, и Льяти с ними.

— Ну, так с Льяти им как раз не будет ничего, — усмехнулся Метис. — Он-то Ойкумену лучше всех знает, наверное. Сходят, вернутся… Новости какие принесут, опять же. Льяти-то как раз не дурак в опасные места лезть — потому и бегает по миру до сих пор. Удачливый он…

— И всё? — хмуро спросил Димка. Может, Метис был и прав, — но его правота мальчишке совершенно не нравилась.

— А ты чего хотел? — удивился Метис. — Чтобы мы все поднялись и поперлись на запад, Зло повергать?

— Ну да, что-то типа того, — признался Димка. — Вас же много! Четыре сотни почти — батальон собрать можно! А Хорунов, говорят, и четырех десятков не наберется.

— Только вот каждый из них трех наших стоит, — хмуро возразил Метис. — Они же не работают совсем, — только тренируются сражаться. Да ещё сотни две рабов, которые за них драться будут. Да ещё разное зверьё, которое они страсть как хорошо умеют на незваных гостей натравливать. Плавали, знаем… Тебе ещё копьем в кишки не засаживали? А мне вот, между прочим, прилетело…

— И что?

— А то. Три дня промучился — и помер. Очнулся далеко на западе, в лесу, прямо, в чем был. Месяц потом к своим шел, чуть снова с голоду не сдох — неопытный же был совсем. Лягушек, не поверишь, живьем жрал. Листья даже… Снова по своей воле на такое подписываться… ну нет уж.

— Трус ты, — зло сказал Димка. — Трусло. Там ребята в рабстве мучаются — наши, русские даже, — а ты…

— А я. А ты — просто дурак, — очень спокойно сказал Метис, поднимаясь. — Молодой, небитый… ну, почти. Наивный такой… Копье в кишки — это, знаешь, не самое страшное ещё. Это можно вынести. А вот когда…

— Что? — спросил Димка, не дождавшись продолжения. Разговор перестал ему нравиться совсем.

Метис молча смотрел на него, явно собираясь что-то сказать — но всё не решаясь.

— Я тебе покажу кое-что, — наконец, сказал он. — Тогда, надеюсь, сам поймешь.

Он быстро повернулся на пятке и вышел, с шелестом задвинув «дверь». Димка вздохнул. На самом-то деле Метис был старше его раза в три, и споря с ним он и впрямь чувствовал себя дураком. Только вот правее от этого он всё равно не казался…

Ждать ему пришлось недолго — с минуту, быть может. Потом Метис вернулся и молча протянул ему блокнот. Старый, потертый, из той, ещё до Ойкумены, жизни. Но дорогой. При первом же взгляде на него Димке вспомнились всякие аристократы, которые аж в Париже заказывали себе бумагу для одного какого-то конкретного письма. Ну и ещё, естественно, девчонки из самых выпендрежных, которые целый блокнот могли «оформить» разными нарисованными от руки виньетками — ну, чтобы, типа, только мой неповторимый стиль — «а я вот любые заметки пишу на таких вот высокоартистичных и сильнохудожественных листочках». Но это был явно фабричный блокнот, такие Димка видел в магазинах: формат вертикальной половины обычного машинописного листа, красивая глянцевая обложка, перфорация под отрыв листа, очень качественная белая блокнотная бумага, тонкая, но плотная, а внизу каждого листа, в правом уголке — какой-нибудь рисунок, либо голубой, либо светло-коричневый, либо бледно-зелёный: парусник, или олень, или изящный цветок. И все твои письма и заметки тут же приобретают эдакий оттенок яркой индивидуальности и тонкого художественного вкуса… Как говорил Димкин отец, вещь с понтом и претензией. Этот вот блокнот как раз был с кораблями. Синенькими, под цвет моря. И исписан четким, очень аккуратным почерком, при первом же взгляде на который в душе у мальчишки шевельнулась черная зависть: ему до такого было очень далеко. Он вздохнул, и вновь взглянул на первую страницу.

«22 мая 1989 года. Сегодня, в мой пятнадцатый день рождения, мама подарила мне этот блокнот. Я решил начать вести дневник…»

Димка поднял глаза и вопросительно посмотрел на Метиса. Ему мама внушила, что читать чужие дневники — мерзость и гадость, и сейчас он чувствовал себя очень неловко. Дурацки даже чувствовал.

— Ты в самом конце читай, — неохотно сказал Метис. Видно, неловко сейчас было и ему.

Димка молча открыл последнюю страницу. Почерк здесь был совсем другой — дерганый, рваный. Верно, не нужно было быть экспертом-графологом, чтобы понять — всё это писалось в очень раздерганных чувствах.

«289-й день второго года Попадания. Сегодня ночью пропало ещё трое пленных. Покончили с собой, потому что клетки нетронуты. Черт знает, как — повеситься там не на чем, а если бы перегрызли себе вены, — на земле осталась бы кровь. Сегодня ночью сам буду следить…».