Тимур Максютов - Нашествие [litres]

– Это что? Горчит.

– И хорошо, – улыбнулся Азамат, – на степных травах отвар. Багатура бодрит, дух перед боем поднимает. А то ты смурной какой-то. Устал?

– Да о своих всё думаю. О жене, о сыновьях. Соскучился сильно. И как ты без семьи?

– Да что же вы все женить меня хотите? – рассмеялся Азамат. – То Хорь покою не давал, то ты теперь. Один Анри, молодец, не мучил: у них в Ордене ни с бабами, ни о бабах и говорить не принято. Алтынбека, даст Всемогущий, выручим – так и он старую песню заведёт, тоже ему не нравится, что холостякую. Сестру выдать за меня мечтает. Сестра у него в Биляре есть, Айназа.

– Как? – удивился Дмитрий.

– Айназа, «нежная, как Луна» по-булгарски. Её в русском квартале Биляра любят, часто туда ходит. Русичи «Настей» называют. А что?

– Ничего, вспомнилось кое-что. Так женись. Брак с принцессой Булгара – о чём ещё мечтать?

– Да ну. Успею ещё. Да и какая у меня может быть семейная жизнь? Годами из седла не вылезаю. Ладно, не о том сейчас думать надо. Когда начнём?

– Хорошо бы завтра ночью. У осаждённых кони слабеют от бескормицы, тянуть нельзя. Но надо наверняка знать, что эмир наше послание получит.

– Получил уже, надеюсь.

– А как узнаем?

– Полудня дождись, брат. Тогда выясним.

– Ещё раз пойдёшь? Рассветает скоро, опасно.

– Пойду. Вода нужна.

Алпар сложил кожаные вёдра, затолкал за пояс – руки должны быть свободны. Поправил кинжал. Пробрался между кольями частокола, сбежал вниз по земляному склону.

Вода близко, рукой подать – да эти шаги смертью пахнут. Буквально: третий день приятель из сотни на берегу лежит, пробитый монгольскими стрелами, раздуло труп на солнце.

Пригнувшись, добрался до реки. Всплеск заставил оглянуться: по течению плыла какая-то коряга. Вдруг от неё отделился кусок, отправился к берегу.

Нет, не кусок! Голова. Лазутчик монгольский. Булгарин неслышно вытащил кинжал, приготовился. Дождался, когда полуголый человек выбрался на песок.

– Брр, холодна водица, – прошептал пловец по-булгарски, стаскивая мокрое исподнее. И выругался – монголы так не умеют.

Алпар усмехнулся, спрятал кинжал. Сказал:

– Странное время и место для купания, друг.

Пловец в рубахе, облепившей голову, замер.

– Кто здесь?

– Свои. Я – бахадир Алтынбека. А ты?

Человек облегчённо выдохнул. Содрал, наконец, рубаху.

– Я с посланием эмиру от сардара Азамата и Иджим-бека. Пошли скорее, пока не околел.

– Погоди, воды наберу.

Когда поднимались незаметной тропкой на земляной вал, расплёскивая воду из кожаных вёдер, алпар сказал:

– Азамата знаю, ходил с ним на мордву. А Иджим – это кто? Кряшен?

– Да, он урус. Но – хороший урус, правильный. Выручит вас, если сделаете, как в послании сказано. Надо только не забыть сигнал подать, что я добрался: в полдень два костра развести на восточной стороне.

Ночь холодна. Первый месяц осени заканчивается, а первая часть пути до сих не пройдена. Застряли перед булгарскими рубежами, упёрлись, как бурный ручей в крепкую бобровую плотину. На северо-востоке, в междуречье Агидели и Урала, башкиры треплют третий тумен Субэдэя: на открытый бой не идут, прячутся по горам и перелескам, изводят внезапными наскоками. Надо туда хотя бы Кукдая послать, что ли: полководец молодой, да толковый, должен справиться. Тут, под осаждённой крепостью, и без него всё понятно: неделя, ну две – Алтынбек сдастся. Тогда и Булгар покорится. А дальше ясно: на Русь пойдём.

Субэдэй выругался: тут неделя, там две. Время утекает и не возвращается никогда, за всё золота мира не купить и мгновение. А зима близко.

Гонцы давно во все концы Дешт-и-Кыпчака разнесли повеление темника: поймать шамана по имени Барсук, человека с разорванным лицом. За обман, за гибель тысячи всадников будет предан казни страшной и долгой. Каждую секунду будет умирать, молить о смерти, как избавлении от страданий – но не придёт избавление. Месть Субэдэя страшна. Урусам и булгарам ещё предстоит узнать об этом.

Только за одно можно Барсуку спасибо сказать: если бы не та безумная атака на булгарский балик – не бросился бы легкомысленный царь в дерзкий рейд по тылам монгольским, не сидел бы он сейчас в крепости, крепко окружённой. Та тысяча погибших окупилась многократно. Темник это понимает, да не скажет никому. Но благодарным быть умеет: так и быть, сократит страдания пойманного Барсука на минуту. Или на две.

Субэдэй ухмыльнулся. Старый волк умеет ждать, умеет загонять добычу – так, что сама ложится на землю, словно измотанный преследованием джейран, и ждёт, закрыв глаза, когда стальная челюсть сдавит горло.

– Дарга! – крикнули снаружи. – Дарга, тревога: булгары напали.

Бросился из шатра: мальчик, предназначенный для того, чтобы отбрасывать полог перед орхоном, растерялся, промедлил. Запутался в ткани Субэдэй; зарычал, выхватил кинжал, распорол шёлк, а заодно – живот бестолкового слуги. Наступил на скрюченное тельце, выбрался наружу.

Запыхавшийся тысячник докладывал:

– Тысяч пять или больше, в темноте не понять. Напали из степи, с севера.

Темник услышал крики: там, на внешнем кольце окружения, его бойцы бросались от костров, искали в темноте своих коней.

– Пять тысяч? Или у твоих караульных в глазах двоится от страха, или булгары привели чуть ли не всё войско, что у них осталось. Это, может, и хорошо. Не придётся маяться с ними под стенами Биляра.

Тут же за спиной послышались тревожные вопли; Субэдэй развернулся, увидел, как северный фас крепости осветился вдруг факелами.

– Алтынбек ворота открыл! Идут на прорыв.

– Сговорились, значит, – процедил темник, – с двух сторон бьют, хотят нас между молотом и наковальней зажать и расплющить. Не выйдет.

Сказал подоспевшему Кукдаю:

– Бери шесть тысяч, отражай нападение Алтынбека из крепости. Я с остальными встречу тех, кто прорывается с севера.

Кукдай кивнул; закричал, подзывая нукеров.

Субэдэй быстро раздал указания, отправляя гонцов к тысячникам. Найдут ли в темноте?

Кряхтя, забрался в седло. Старый мерин, не дожидаясь удара плетью, сам неспешно потрусил на крики и неверный огонь костров наружного кольца осады – давно угадывал желания хозяина и без рывков поводьями.

Субэдэй посмотрел на светлеющее небо. Хорошо, что булгары напали под утро: времени у них совсем немного. Скоро рассветёт, и преимущество ночной атаки растает, как ночная тьма.

Всё ближе линия схватки: там клубились едва различимые в темноте монгольские сотни, стреляющие из луков почти наугад, на звук.

– Прорываются!

Послышался топот копыт несущегося намётом всадника; телохранители тут же окружили темника стальным кольцом защиты, выхватили сабли. Вот он!