Сергей Калашников - Четвертый

– Оль! А почему ты решила именно в диверсионную школу идти? – спросил я, тихонько придвинувшись поближе и направив речь прямо в ухо – в «салоне» было шумно.

– Это произошло от отчаяния. Мы с тобой в тот вечер довольно долго гуляли. Потом ты признался в любви, а я сказала, что пока не готова ответить честно. Ты ещё сказал, что утром пойдёшь поступать на диверсионные курсы, и меня звал, потому что война может без нас закончиться, если не поторопимся. А я соврала, будто меня родители отправляют на лето в деревню, а я их всегда слушаюсь. На самом деле они собирались в поездку по папиной работе, причём за границу. Но я же не могла об этом тебе рассказать!

А потом, когда дошла до дома, там милиция никого не пускала, и из дома вынесли на носилках два тела под простынями. Я чуть не расплакалась – думала, что это папу и маму убили, Но соседка сказала, что за ними приезжала машина, как те, в которых возят преступников, и что в неё моих родителей посадили солдаты с ружьями. Я ничего не поняла, а потом подумала, что их пришли арестовывать, а они отстреливались и прикончили двоих. Но потом сдались, и сейчас, скорее всего, находятся в заключении. В таких случаях полагается немедленно скрываться – так меня научили папа и мама. А куда можно сбежать от серьёзной организации? Правильно – в действующую армию. Лучше – прямо на фронт. А совсем хорошо – за линию фронта. Утром мы встретились с тобой на призывном пункте.

– То есть ты предположила, что предков замели, и смылась от греха подальше, чтобы не попасть в жернова НКВД, – констатировал я.

Ольга кивнула и отодвинулась – наверно, я что-то не то сказал.

Приземлились мы на рассвете. Прямиком к трапу подъехала «эмка» и забрала нас всех троих. Водитель неодобрительно косился на вражескую форму, в которой мы так и оставались – ни о каком переодевании в самолёте и речи не шло, к тому же было прохладно, особенно в полёте – Оля даже притиснулась ко мне, да и вздремнула часок, пригревшись под рукой. Едва проехали ворота школы, Тамара Михайловна послала и меня и подругу в медпункт, где находилось несколько медиков (врачей или фельдшеров – не знаю), которые нас придирчиво осмотрели и взвесили. Нет, мы не вместе заголяли телеса – проходили в кабинеты поодиночке. Потом был вещевой склад, где от всего трофейного обмундирования избавил нас очень добрый и заботливый начсклада, выдавший взамен отобранных парабеллумов новенькие ТТ в скрипучих кобурах, но ничем не скрасивший разлуку с сапёрными лопатками и штык-ножами. Многое из ранцев мы переложили в сидоры и переоделись в форму советского образца с петличками сержантов – комплекты оказались полностью готовыми и даже выглаженными.

Я пытался «читать знаки», соображая, что нас ожидает – вот никак не укладывалась идея с демобилизацией в реальную картину. В крайнем случае подержат под видом курсантов, подтягивая по разного рода дисциплинам, пока не исполнится нам вожделенные восемнадцать. Правда, собственной даты рождения я не знал, но с этим как-нибудь можно разобраться. И ещё не вполне понятна дальнейшая судьба Ольги. Опять же – зачем обмундировывать и вооружать тех, кого собираются проводить из рядов?

Столовую мы отыскали легко – моя спутница здесь бывала и прекрасно ориентировалась. А уже после того, как заправились за одним столом с нынешними курсантами, одетыми в гимнастёрки и шаровары далеко не первого срока и обутыми поголовно в ботинки с обмотками – тут и вызвали нас к руководству. Подполковник (подозреваю, Гуров) выслушал уставный доклад о прибытии и пригласил присесть на стулья для посетителей.

– Не в обычае нашего ведомства расформировывать сработавшиеся группы, особенно успешно справившиеся с поставленными задачами, – заехал он издалека. – Но здесь особый случай, – подполковник взял со стола бумагу и зачитал нам отрывок. – «Согласно решению медицинской комиссии сержанты Бецкая Ольга Владимировна и Кутепов Иван Александрович уволены в запас по состоянию здоровья. Переаттестация возможна после достижения ими призывного возраста». Делать нечего, ребята, – приказ есть приказ. Поэтому получите паспорта, сдайте красноармейские книжки – и свободны. подрастите и в будущем году приходите, – он тепло улыбнулся – Возьмём. Право ношения формы остаётся за вами. И не забудьте зайти за пайком.

Вот и весь разговор. Вообще-то свёрток с личными вещами мне ещё на складе вручили, Развернув его, я обнаружил и комсомольский билет, и красноармейскую книжку, и незнакомый ключ. В полученном паспорте, как положено, указана дата моего рождения – это же до середины весны ждать совершеннолетия! А паёк занял практически весь сидор – не поскупилось родное ведомство. Ещё и денежное довольствие, и вещевое – шинель с зимней шапкой. Было уже за полдень, когда мы с Ольгой выбрались за ворота и пешком направились на станцию, чтобы сесть в пригородный поезд.

По Москве шли пешком. Сначала я попросил девушку проводить меня до дому – ну не представляю я себе, как туда добираться. А потом предложил зайти, потому что маму в лицо не знаю. То есть запросто могу накуролесить. Дверь открыл своим ключом – тем самым, что дождался меня среди личных вещей.

Пусто. Только два листа бумаги на столе и один треугольничек. Мама написала, что теперь работает в полевом госпитале, но пока не знает своей полевой почты. Второе – треугольничек как раз со штемпелем этой самой полевой почты. Мама сообщает, что у неё всё в порядке и что ждёт писем.

Третье послание написано другой рукой. От отца. Сообщает, что освобождён, поскольку обвинение против него оказалось клеветой. Восстановлен в звании и направлен в действующую армию. Жалуется, что никого не застал дома. Оля даже всплакнула – так расчувствовалась. А я обшарил все тумбочки и шкафчики, отыскивая фотографии. Нашёл альбом – и про то, как я расту, и про то, как папу повышают в звании – судя по эмблеме в петлице, он сапёр. И самое большее – одна шпала, то есть дорос до капитана. А вообще предки у меня симпатичные и очень тепло друг к другу относятся – заметно по выражениям лиц.

Проверил почтовый ящик – нашелся треугольничек от папы с номером полевой почты и сообщением, что он здоров, чего и нам желает. Имена родителей легко устанавливались по обращениям и подписям. И, скорее всего, между собой они уже переписываются, потому что треуголничек от мамы из почтового ящика достал папа и оставил тут для меня.

Я тут же отписал обоим, что нахожусь в отпуске, здоров и с нетерпением жду встречи – а что ещё можно сделать на моём месте? Мама-то знает, что я в армии – это легко читается между строк её первого письма.

– А теперь пойдём ко мне, – дождавшись, когда я завершу свои немудрёные семейные дела, сказала Оля. – А то одна я боюсь.