В Бирюк - Понаехальцы

– Остаёмся. У тебя. На твоей воле.

Я не был уверен в правильности своего решения. Я ожидал от этих людей разного рода «измены», мятежа.

У меня нет проблем с подчинённостью Ивашки, Николая, Ноготка… многих других в моём «стрелочном народе». Но ведь каждый из них видел и не однократно, как я убиваю. Причём, как-то… необычно, особенно, извращённо.

Это — не страх, это… — элемент нормальной жизни, техника безопасности. Как на будке трансформатора: «Не влезай — убьёт». Вы же не боитесь трансформатора? Риск погибнуть в собственном доме гораздо выше, чем погибнуть в самолёте или автомашине. Один из 36 случаев смерти в 21 веке. Но вы же не боитесь своего дома?

А вот новенькие… Они — увидели. Впервые. Дойдёт ли? Необходимо предпринять меры предосторожности. Из первейшего — «проверка на вшивость». В прямом и переносном смыслах.

Стандартная процедура приёма новосёлов. Уже — вполне стандартная. В чуть нестандартном варианте. С разоружением, с отправкой небольшими группами во Всеволжск. С баней, стрижкой, раздеванием…

Рычащий боярин:

– Бороду брить?! Голомордым?! Аки кастрат какой?! Бесчестье! Не дам!

– Никого не неволю. Вон — душегубка с веслом. Дальше — сам.

Вопящий духовный:

– Не смей сымать! Сей крест со Святого Афона привезённый! Сам игумен его благословил!

– Забирай. С благословением афонским ты отсюда до Твери в миг выгребешь.

Уходить вверх по реке в одиночку… Дикие места, дальняя дорога, без припасов… Вот если бы все вместе, с охраной, с гребцами… Дураков — нет.

Кое-что, в части предварительной обработки, мы могли сделать здесь, основная медицинская часть только — в городе. Попутно, самое для меня важное — разговоры с людьми. Кто ты, что ты умеешь, чего хочешь…

В очередной телеграмме в центр:

– Фрицу. Необходим гостевой двор в Балахне. План, с привязкой и сметой — через неделю.

Позже меня несколько раз охватывало сожаление. О том, что я «рассыпал» людей Сигурда. Казалось, что очередная проблема так удобно бы решалась, имей я под рукой его отряд как боевую единицу. Потом приходило понимание — я потерял бы больше.

В Тверском караване были разные люди. Которым достались разные судьбы. По их… личным свойствам. Четверть из них умерла к весне. В казнях, в боях… Но более — просто жизнь новосёлов тяжела.

Весной Самборина и Сигурд, уже — венчанные супруги, с четырьмя десятками своих людей отправились в Гданьск. Сами бы они не дошли, но к весне у меня образовалась ещё одна команда. С острым желанием убраться в ту сторону.

Я дал им людей, товаров. С того лета в Гданьске заработала одна из первых наших факторий.

Важнее другое. Время, проведённое рядом, позволило нам лучше понять друг друга. Позволило им уяснить, что быть в друзьях у «Зверя Лютого» — хорошо. А наоборот — плохо. Они следовали моим советам, учитывали мои нужды. А я — их.

Так Гданьск превратился в одну из важнейших опор в моих делах в тех местностях.

Понимаешь, девочка, я не стремился решать вопросы будущей Руси. Какие-то… геополитические, стратегические… проблемы. Конечно, я о них думал. Но так… вишенка на торте, отходы производства.

Для меня важен — я. «Я» — это я и мои люди. Я хочу быть счастливым. Значит — должны быть счастливы и мои люди. Если Самборине и Сигурду — моим! — нужен Гданьск — пусть забирают. А что по этому поводу думают разные ляхи или заборяки… «На всяк чих — не наздравствуешь».

Я помогал людям, которые были мне приятны. В решении их проблем. А что от этого всегда получалась выгода мне и Всеволжску… Ну, так я ж не совсем дурак. Согласна, красавица? Умница!

Покос мой кончился. Накрылся, так сказать, «нурманским тазом». Или здесь правильнее — заборяческим?

Пришлось возвращаться в город и заниматься устройством новосёлов. Хорошо, что Аким уходит в Усть-Лугу — дом его освобождается. Туда княгиню и вселили. Правда — без слуг. У меня — не принято. Сама встала, сама оделась, сама умылась. Хотя, конечно, Рыкса и Рада — в том же доме.

Раду сводил к Маране. Интересно видеть, как две серьёзные, в своих делах — профессиональные женщины, знакомятся. Разглядывают, оценивают друг друга.

У мужчин это довольно медленно. Обнюхивание, порыкивание, «проверка на прогиб».

Тут — два слова, три взгляда. И всё — я им уже мешаю.

Рада уловила эффект применения окситоцина при родах, особенности исправления попочного прилегания, общий наркоз эфиром, дезинфекция спиртом, использование солевых слабительных при лечении грудницы…

– Ваня, ты пойди куда-нибудь. Неча наш бабий трёп слушать.

Рыкса слонялась без дела, наскочила на Ивашку, они поругались. Ивашка, став приказным головой, бдит сильнее — пристаёт ко всем прохожим с вопросами. Такого… «милицейского» толка:

– А чё эт ты тута шляешься? А?

А она ж — не просто так! — она тверская боярыня! Хуже! Заборяческая!

Слово за слово… Пришлось мирить. И прямо указать Ивашке на… «некоторые полезные свойства этой особы». После чего… Никогда не было у Рыксы такого благодатного слушателя!

Терпения у Ивашки хватало, чтобы слушать её каждый вечер. И ночи напролёт. Так только, «хвост оленя» временами у Мары таскал. Похудел, живее стал. И был в курсе всех придворных и городских новостей. Отчего попытка покушения тверских на меня — закончилась в удобной для нас фазе.

Собранный под одной крышей «Акимова дома» «курятник» — коллекция столь ярких женщин — естественным образом трансформировался в «кубло». Мужчины, при выяснении отношений, бьют друг другу морды. Женщины…

У Фурманова были прекрасные отношения с Чапаевым до того момента, пока не приехала его красавица-жена. Пускать жён комсостава в расположение дивизии было запрещёно, и Василий Иванович крайне удивился выходке своего комиссара.

Чапаеву доложили, и он с группой приближённых ввалился в квартиру Фурманова, застав молодых супругов в постели. То есть, впервые жену своего комиссара комдив увидел… Врать не буду — меня там не было.

Вообще, как говорят, она была очень красивой, а в «моменты любви», наверное, просто неотразимой.

Дальше пошли… выяснения отношений.

У Фурманова есть запись объяснения, где Чапаев говорит ему: «Вот, товарищ Фурманов, ты мне всё говорил, что мои отношения к вам испортились. Это неправда. А ваши отношения ко мне действительно испортились. Конечно, тут Анна Никитична: у вас разные там мысли насчёт меня. А я вам однажды сказал, что на жену своего товарища никогда не посягну. Мало ли что у меня в душе, любить никто не может мне воспретить».

«Так ведь я что, если бы Анна Никитична сама не хотела, так я ведь и не стал бы».