Борис Батыршин - Крымская война. Соратники [litres]

Никита щелкнул тумблером, включая громкую связь.

– Отряд паровых кораблей обходит нас с фланга, – возник в помещении голос. – Поворачиваю на вест, приму бой на параллельных курсах.

– Они уходят! – Истомин вырвал микрофон у старлея. – Гамелен нас обманул, они уходят в Евпаторию!

И верно – четыре отчаянно дымящих кораблика меняли курс, поворачивали к северу.

Корнилов ответил не сразу:

– Ваша правда. Постараюсь нагнать, хоть на отходе пощиплю. Эх, «потомков» я отослал… с их пушками точно бы справились! Может, вернуть?

– Да, господин вице-адмирал, возвращайте скорее. И вот что еще: сообщите от своего имени на «Париж», чтобы Павел Степанович не увлекался. Боюсь, меня он не послушает. Французам так и так крышка, а ветер, того гляди, разойдется до шести баллов. Корабли побиты, к маневрированию сейчас мало способны. Как бы не повыкидывало на берег!

В углу монитора светилась панель с данными атмосферного давления, скорости и силы ветра. Истомин прав, погода в самом деле меняется…

Я вышел из кают-компании и поднялся на палубу.

Вдали, на фоне берега, высился лес мачт, затянутый сплошной ватной пеленой. Над морем разносился сплошной пушечный рык. Там, на залитых кровью палубах, в пороховом дыму, в паутине изодранных снастей, сражались люди. Умирали сами и убивали других; шли на дно, захлебывались кровью из простреленных легких, валились на палубу с головой, рассеченной ударом кортика или абордажного топора. И ни один из них не успел узнать, что сегодня судьба их мира сделала крутой поворот, окончательно покинув колею, в которой катилась, увлекаемая «естественным» ходом событий. И я, выходит, приложил к этому руку…

А ветер правда посвежел. Море, с утра испятнанное редкими барашками, теперь сплошь покрылось снежно-белыми завитками, исчерчено ровными рядами волн, катящих с веста. Порывы ветра срывают пену с гребней; даже сюда, на вертолетную площадку, долетают порции брызг.

Пять баллов согласно визуальной шкале Бофорта, памятной с моей яхтенной молодости. А ветер крепчает, прижимая изувеченные линкоры к коварному мелководью…

– Сергей Борисыч!

Я обернулся. Из двери выглядывал старший лейтенант Бабенко. На физиономии начальника БЧ-4 была написана неприкрытая тревога.

– С «Константина» сообщили: адмирал Нахимов тяжело ранен!

«Вот тебе и упругость временно́й ткани! Вот тебе, мать его не туда, и Трафальгар! И дернул меня черт забавляться с историческими параллелями…»

Севастополь, база авиаотряда.

28 сентября 1854 г.

Реймонд фон Эссен

– Еще одним меньше… – невесело сказал Эссен. – Месяца не прошло, а что от отряда осталось – слезы!

Марченко молчал. При приводнении его «эмка» зарылась носом в волну и скапотировала, поломав правую плоскость. Лейтенант садился последним – кружил над Южной бухтой, ожидая, когда сядут ведомые. Высота волн заметно превышала предельные для гидропланов полметра, так что авиаторы еще легко отделались. Чуть меньше везения – и пришлось бы вылавливать из воды обломки всех трех аппаратов.

– Да заменим мы крыло! – с жаром заявил Кобылин. – Делов на сутки! Вот сейчас прямо и возьмемся. Вы меня, Реймонд Федорыч, знаете – ежели сказал, что управлюсь, значит, так тому и быть!

Эссеновский наблюдатель, прославившийся дебошем в одном из севастопольских трактиров, теперь заведовал ремонтной мастерской. После ранения моториста «девятки» Рубахина, признанного отрядного Левши и кобылинского дружка, летнаб принял его непростое хозяйство. Руки у унтер-офицера были золотыми, с гидропланами он нянчился как с малыми детьми.

– Ладно, действуй, – милостиво разрешил лейтенант. – Только смотри, я тебя за язык не тянул. Чтоб завтра к пятнадцати ноль-ноль аппарат был готов к пробному вылету. Сам полечу, смотри! А ты, Борис Львович, не стой, в ногах правды нет.

Кобылин торопливо кивнул и вышел. Марченко пододвинул стул, лицо его скривилось от боли, и Эссен заметил, как неловко он держит правую руку.

– Тебе бы врачам показаться, может, кость треснула?

– Нет там никакой трещины! – отмахнулся Марченко. – Самый пошлый вывих. Да и к кому обращаться? Пирогов при армии, а остальные – хрен их знает, что тут за коновалы? Фибиха бы сюда! Он хоть и сволочь изрядная, а такую ерундистику вправлял за здорово живешь.

– Ты все-таки, Борис Львович, поосторожнее с рукой, – отозвался лейтенант. – А то ведь Кобылин-то аппарат починит, а летать на нем кому?

– А ты, Реймонд Федорыч, ври, да не завирайся, – усмехнулся Марченко. – Спасибо, конечно, что так меня ценишь, а только пилотов у нас теперь больше, чем машин.

И ведь не поспоришь, подумал Эссен. На два аппарата, способных подняться в воздух, в авиаотряде сейчас шесть летчиков.

Он вытащил из планшетки карту, развернул на столе, сдвинув в сторону стаканы с остывшим чаем. Глаз авиатора, привыкшего к куда более точной продукции военно-топографической службы, никак не мог привыкнуть к архаичным обозначениям и вольностям с масштабом. Но, увы, карты, имевшиеся на «Алмазе» и «Адаманте», мало на что годились. За полвека все ориентиры – дороги, очертания жиденьких рощиц, даже изгибы речек и ручьев – изменились до неузнаваемости.

– Ладно, рассказывай, как слетали, – сказал он Марченко.

– А что рассказывать? Подошли вдоль берега, на трехстах метрах, опознали цель, вывалили стрелки…

– На пехоту? – уточнил Эссен.

– На батареи. Князинька наш наводил, и по радио, и ракетами. Он там своими пулеметами столько нашинковал – смотреть страшно, весь склон в трупах. У бродов сплошной затор, колонны смешались, ни туда ни сюда. Наши батареи по ним пристрелялись, а французы попытались их подавить, вот Боренька и попросил им пыху сбить.

– И что, сбили?

– А то как же? Три захода, половину стрелок вывалили. Еще собирались с моря окатить шрапнелями, «Алмаз» даже успел дать пару залпов, но его почему-то отозвали. Ну, мы по батареям прошлись, а потом еще два захода по пехоте. Ох, и не завидую я лягушатникам! Почитай, как на германской: пулеметы, шрапнель, аэропланы. Колючки только не хватает.

– Ее тут, кажется, еще не изобрели, – буркнул Эссен. – Ну ничего, теперь есть кому подсказать.

Марченко кивнул. Даже без пулеметов проволочные заграждения могли бы стать непреодолимым препятствием для здешней пехоты, обученной действовать в плотных построениях.

– «Алмазу» дали команду преследовать сбежавшие паровые корабли, – объяснил Эссен. Он благодаря Велесову, исправно рассылавшему сводки, был осведомлен о событиях на море. – Там сейчас такое творится!

– Да видел я, – кивнул Марченко. – «Все в дыму, бой в Крыму!» [3] Присказка, появившаяся после Крымской войны. Паруса, палят пушки, корабли горят, на абордаж сцепились, чисто Наварин! Я на отходе не удержался, прошелся над ними – красота!