Елена Хаецкая - Вавилонские хроники

Я покраснел. Очкастая девица пристально посмотрела на меня, но на ее костлявом лице не дрогнул ни один мускул. Как у нурита-ассасина пред лицом палачей.

«Ниппурская правда» долго поливала нас грязью. Причем, совершенно бездоказательно. И не по делу.

Я вернул Изе газетенку.

– Ну и что?

Он хихикнул.

– А то, что теперь мы официально считаемся еще одной организацией, которой угрожают комми.

Я все еще не понимал, что в этом хорошего. Ицхак глядел на меня с жалостью.

– Очень просто. Под эту песенку я вытряс из страховой компании несколько льгот. Нас перевели в группу риска категории «Са». А были – «Ра». Понял, троечник?

– Ну уж… троечник… – пробормотал я. – Не при дамах же!..

По лицу очкастой особы скользнуло подобие усмешки.

Ицхак, конечно, гений. Из любого дерьма сумеет выдавить несколько капелек нектара. И выгодно всучить их клиенту. И клиент будет счастлив.

В этот момент зазвонил телефон. Не зазвонил – буквально взревел. Будто чуял, болван пластмассовый, что несет в себе громовые вести.

Ицхак коршуном пал на трубку и закричал:

– Ицхак-иддин слушает!..

И приник. Лицо моего шефа и одноклассника исполняло странный танец. Нос шевелился, губы жевали, глаза бегали, брови то ползли вверх, то сходились в непримиримом единоборстве. Даже уши – и те не оставались в стороне.

Наконец Ицхак нервно облизал кончик носа длинным языком и промолвил, окатив невидимого собеседника тайным жаром:

– Жду!

И швырнул трубку.

Костлявая Луринду непринужденно развалилась на диване, уставившись в пустоту. Закинула ногу на ногу, выставив колени. Покачала туфелькой.

Ицхак не обращал на нее никакого внимания. По правде сказать, и на меня тоже. Он медленно, будто боясь расплескать в себе что-то, крался по офису. Он был похож на хищника. На древнего воина-скотовода в окровавленных козьих шкурах.

Наконец девица равнодушно вторглась в священное молчание:

– Что стряслось-то?

Я думал, что Ицхак не удостоит нахалку ответом. Но он выдохнул, будто пламенем опалил:

– Увидите.

Через полчаса в офис ворвался Буллит. Ицхак налетел на него так, что мне показалось, будто они сейчас подерутся. Буллит, смеясь, отстранил его.

– Уймись, Иська.

И заметил Луринду. Лицо Буллита мгновенно приняло холодное, замкнутое выражение.

– Все, что происходит здесь, строго конфиденциально… Так что посторонним лучше…

Ицхак мельком оглянулся на девицу.

– А… Ягодка, ты не могла бы подождать меня в другом месте?

Девица, качнувшись негнущимся корпусом, встала и прошестововала к выходу. Она не глядела ни на одного из нас. Ицхак закрыл за ней дверь и повернулся к Буллиту.

– Давай.

Буллит уселся на диван – точнехонько в то место, где осталась после девицы ямка – и раскрыл портфель. Хрустнула бумага, звякнули таблички.

– Они отказались от иска.

Ицхак выхватил у него бумаги и впился в них глазами.

Я не выдержал:

– Вы расскажете, наконец, что случилось?

Ицхак сунул мне бумажку в пятьдесят сиклей.

– Баян, – молвил он задушевно, – не в службу, а в дружбу… Сбегай за портвейном…

Я онемел. Потом обрел дар речи. Завопил:

– Я – потомок древнего… В конце концов, я ведущий специалист… И моя честь как вавилонского…

Ицхак обнял меня за плечи и мягко подтолкнул к выходу.

– Баян, – повторил он. – Будь другом. Принеси. Я тебе потом все объясню… Вот вернешься – и объясню… Сразу… Честное слово…

И выпроводил меня на улицу. Я мрачно купил две бутылки дешевой гильгамешевки и вернулся в офис. Ицхак стоял на диване – опять в ботинках – повернувшись спиной к выходу. Что-то лепил на стену. Буллит подавал ему одну бумагу за другой, вынимая их из портфеля.

Я поставил гильгамешевку на офисный стол толстого черного стекла. Услышав характерный пристук полной бутылки, Ицхак обернулся. По-мастеровому обтряхнул руки о свои богатые отутюженные брюки и спрыгнул.

Открылась стена, залепленная фотографиями. Они были выполнены с большим искусством.

Поначалу я глядел на них разинув рот. А потом захохотал.

Я хохотал до слез. Я обнимал Ицхака и Буллита. Я хлопал их по спине, а они хлопали меня и друг друга. Мы положили друг другу руки на плечи и начали раскачиваться и плясать, высоко задирая ноги.

И когда в офис зашла бывшая золотая медалистка Аннини, наша дорогая одноклассница, мы взяли ее в наш круг, и она на равных вошла в нашу победную воинскую пляску.

Бумага была официальным извещением о том, что детский садик и иные дошкольные учреждения микрорайона, убедившись в высоконравственности морального облика прогностической фирмы «Энкиду прорицейшн» полностью снимают все свои обвинения и отказываются от судебных исков. Кроме того, они обязуются возместить моральный ущерб, причиненный нашей компании, в том числе и публичным выступлением в средствах массовой информации. Господину Даяну выплачивается компенсация в размере 160 сиклей.

На фотографиях была изображена педагогическая дама в цветастом платье. Она стояла, сняв трусы и задрав подол. К ее круглому заду присосались проводки. Полуобернувшись, дама с глупой улыбкой смотрела на эти проводки. Ветерок слегка шевелил ее прическу.

Одни фотографии более подробно показывали лицо дамы, другие – ее жопу. Она была заснята в разные мгновения своего приобщения к нашей прогностической деятельности. Но и одной фотографии хватило бы…

– Иська! – молвил я, откупоривая первую бутылку гильгамешевки. – Иська, воистину, ты – гений!

Мы сдвинули четыре стакана и выхлебали их залпом.

Я очнулся не своей волей. Кто-то тащил меня, ухватив за ворот. Я слабо мычал и пытался высвободиться.

– Ну, ну… – ласково уговаривали меня.

Затем мне стало холодно, мокро и липко. Я пощупал лицо – оно было в урук-коле – и заплакал от бессилия.

– Что же вы… гады… делае… – пролепетал я, оседая.

Те, которые меня держали, были крепки. Они и не думали меня ронять. Пользуясь этим, я обвис у них на руках и стал качать согнутыми ногами, озоруя.

И тут меня стало рвать.

Проблевавшись, я обрел некоторую ясность. В сумеречной мути моего опьянения проступил скверик с памятником пророку Даниилу. Чугунный пророк, склонив голову на грудь и уцепившись пальцами в бороду, печально смотрел на перевернутые скамейки – их толстые короткие ножки, задранные кверху, неожиданно придали им сходство с запеченной курицей.

При мысли о курице мне опять стало дурно.

– Ну, ну, господин, – утешали меня.

– М-мур…зик? – выдавил я.

– Вот и хорошо, – обрадовался мой раб.

– М-мурзик, где остальные?

Мурзик прислонил меня к дереву. Я вцепился в шершавую кору, чтобы не упасть. Тем временем мой раб водрузил на место одну из скамеек.