Леонид Поторак - Странные сближения [Полная версия]

Юшневский посмотрел на Никиту, изо всех сил изображающего раскаяние, на окривевшего Басаргина, усмехнулся и обратился к Пушкину неожиданно потеплевшим тоном:

— Ну теперь-то позвольте осмотреть ваши вещи, господин Француз. На меня, надеюсь, ваш кутильер не бросится?

— Попробуйте, — пожал плечами Пушкин. — Я не ручаюсь.

— Больше ничего, — Басаргин, одной рукою продолжавший держать у глаза гасильник, другой протянул Юшневскому стопку бумаг.

Рассевшиеся кругом Киселёв, Василий Львович, Волконский и Краснокутский с любопытством смотрели мимо Басаргина — на распотрошённый чемодан.

Перед чемоданом лежали, разложенные рядами, как тела павших в бою:

одиннадцать рубашек;

серый фрак;

чёрный фрак;

тёмно-зелёный фрак;

кирпич высотой в полную пядь, состоящий из носовых платков, сложенных один на другой;

гора носков;

Муська, привлечённая их теплом;

два тёмно-серых жилета;

бархатный жилет глубокого цвета бордо;

жилет радужной расцветки;

ветхий сюртук;

стопка книг;

походный чернильный прибор;

двенадцать галстуков всевозможных цветов;

набор для ухода за ногтями и кожей;

трубка в футляре, обшитом снаружи замшей и внутри — красным бархатом;

бальные туфли;

сапоги;

прозрачные лосины;

непрозрачные лосины;

шестнадцать пар перчаток;

три футляра с цилиндрами;

боливар;

французское мыло;

пистолет Ле Пажа;

пороховница, шомпол, клещи для литья пуль, свинцовый брусок и кремень;

«маленький дамский вестник» (обронённый Марией не то в Тамани, не то в Кефе, в общем — романтическая вещь);

клетчатые брюки;

полосатые брюки;

серые брюки;

чернично-синие брюки;

и гора остальных вещей, не уместившихся на полу и сваленных у ног Никиты, бесстрастно глядящего на привычный гардероб своего сюзерена.

— Н-да, — Юшневский, надев пенсне, погрузился в изучение найденных Басаргиным бумаг. — Оказывать содействие… за подписью Нессельроде. А это ещё что?

— Поэма, — сказал Француз.

— Блокнота нет, — Басаргин щупал опухшую бровь.

— Его и не могло быть, — Пушкин раздражённо отодвинул вездесущую Муську, стремящуюся захватить его колени. — Всё, что было, я сжёг незадолго до отъезда из Каменки. Говорю же вам: я мечтаю видеть республику! Я хочу быть с вами, господа, и верю: вы — будущее, которое одно только и может быть у России.

«А ведь я не лгу, — понял он вдруг. — Не притворяюсь, не пытаюсь блюсти конспирацию. Агент, вступивший в тайное общество, чтобы найти Зюдена, сделался убеждённым революционером. Нессельроде разорвало бы на куски, узнай он… Но странно, ведь сейчас я думаю об этих людях, как о находящихся где-то по ту сторону, не до конца близких мне. Ужели я так легко теряю увлечение, стоит возникнуть первому противоречию между нами?»

Пушкин вдохнул и собрался продолжить о том, как он любит конституцию, но Киселёв, хлопнув по коленям, поднялся со словами:

— Вот, господа, и вся молодёжь.

— Соглашусь, — кивнул Василий Львович. — Пушкин, вы та ещё зараза, но я лично вам верю, ну.

Басаргин с Краснокутским одновременно отвернулись и сдавленно захрюкали.

— Не смешно, — укоризненно сказал Волконский. — Алексей Петрович, пожалуйста…

Юшневский наклонился к Александру и шепнул:

— Киселёв не посвящён в наши дела. Не был, до вашей речи. Но я начинаю верить, что вы не шпион. Господа, — продолжил он уже в голос, — С вашего позволения. Василий, Сергей, отойдёмте обсудить. Пушкин, подождите нас в курильне.

Начальник штаба иронически глядел на Волконского. У него был с Волконским давний спор о гипотетической возможности военного переворота. Сергей Григорьевич, не признаваясь в существовании тогда ещё «Союза Благоденствия», всячески пытался склонить Киселёва к необходимости создания подобного клуба. Киселёв на это отвечал: «Пусть там будете вы и ваши разумные друзья, но скоро набегут молодые либералы и не оставят ничего от вашей тайны».

С Пушкиным Киселёв познакомился когда-то в Петербурге, у Карамзиных, и быстро отнёс Александра к разряду таких вот молодых либералов, что на языке мудрого и осторожного Киселёва означало попросту «болтун». Пушкин же поставил Павлу Дмитриевичу Киселёву ещё менее приятный диагноз: «придворный». Это, впрочем, не мешало им оставаться в хороших отношениях.

Чувствуя себя частью бездарно поставленного водевиля, Пушкин сгрёб в охапку Муську и удалился.

Через пятнадцать минут вернулся Юшневский.

— Кем бы вы ни были, — Алексей Петрович вновь прошёлся по углам, зажигая успевшие погаснуть лампадки, — при вас нет ничего, за что бы можно было зацепиться. Включая рассудительность.

— А как вы объясняли обыск Киселёву? Je me demandais juste [24] Мне просто интересно (фр.) …

— Я же сотрудник Коллегии. Объяснил, что вы прячете документы государственной важности. Киселёв, кстати, вас любит и мне не поверил. А мы, наконец, решили, как с вами поступить.

— Весь внимание.

— Вам хотели поручить слежку за Инзовым, — (Что ж всем так нужен бедный Инзов?) — Не скрою, как человек, близкий к нему, вы были бы нам полезны, — Юшневский снял пенсне и опустил веки. Когда Александр, решив, что генерал уснул, приготовился кинуть в него Муську, Юшневский выпрямился на стуле и открыл глаза. — Вы убьёте Инзова.

— Лучше казните меня здесь, генерал. Я не стану убивать никого, пока не получу доказательств, что это необходимо.

— Вы получите моё слово. И ничего более. Если вы верите в Южное общество и республику, то вам не нужно доказывать, что мы не станем лишать жизни случайных невинных людей. Инзов представляет организацию, о коей я вам говорить не буду, но верьте мне, Француз, — если восстание пройдёт успешно, царь будет убит, дворец захвачен, но Инзов останется жив — всё, что мы сделали, пропадёт напрасно.

…На третий день тучи разошлись, и над городом развернулась бездонная, торжественная синева. Глядя в неё такими же синими глазами, полулёжа в санях, Пушкин выехал из Тульчина в Каменку с выражением бездумной радости на лице — будто не было ни Зюдена, ни революционного заговора, ни приказа убить Инзова, ни тягучей, тоскливой песни Никиты:

— Ты детинушка-сироти-инушка, бесприютная ты голо-овушка-а… Без отца ты взрос ты, без матери-и, на чужой, дальней на сторонушке…

В Каменке Александр застал только хозяйку поместья и Аглаю с дочерьми. От них узнал, что Раевские из Киева решили не возвращаться к Давыдовым, а направились по прихоти Софьи Алексеевны в Одессу.

Так и вышло, что 1 марта 1821 года в Одессе Пушкин болтался в руках Александра Николаевича и вздрагивал при каждом слове:

— Кем! Нужно! Быть! — гремел в ушах голос Раевского. — Чтобы! Отдать! Шифровальный! Блокнот! Моей! Сестре!!!