Александр Прост - Смерть цвета бейсик

— Да, конечно. Практика такова, что в случае особенно сильных сомнений в позиции обвинения, судья должен сперва обсудить свои колебания с руководством суда, а уже после принимать решение. Необходимо получить разрешение, что ли. Причем речь идет, естественно, о много менее резонансных делах.

— В этот раз вы обсуждали с руководством свою позицию?

— Нет.

— Почему?

— У меня не было сомнений в их реакции.

— С чем же тогда связанно ваше мужественное, как мы все понимаем, решение?

— Обвинение было состряпано возмутительно небрежно. К нему невозможно отнестись сколько-нибудь серьезно. Я понял, что просто не хочу и не могу принимать участие в этом фарсе.

— Вы считаете обвинение надуманным?

— Давайте попробуем порассуждать вместе. В чем нас пытаются уверить? Что Катков, крупный руководитель и предприниматель, богатый человек, зарабатывающий, между прочим, обслуживанием оккупационных властей, достиг средних лет и вдруг, в одну секунду, превратился в радикала и террориста. Кажется, любой сколько-нибудь вменяемый человек на его месте, даже приняв подобное решение, начнет поддерживать подполье деньгами и влиянием. Ясно, что, занимая его положение, так принесешь несоизмеримо больше пользы, чем бегая с пулеметом. По версии обвинения, для производства теракта Катков приехал на месте преступления через двадцать три минуты после его совершения. Я не оговорился. Именно так. Катков выезжает из дома через пятнадцать минут после совершения теракта, в котором его обвиняют. Безоружный. И еще! Трогательная деталь. В смокинге и бабочке!

— Действительно, — обаятельно, как ему, наверно, казалось, улыбнулся журналист, — довольно кинематографично получается. Агент 007. Как вы, опытный юрист, объясняете столь слабую позицию обвинения?

— Привычкой работать в порочной системе трибуналов, на вымышленном материале. По сути дела, офицеры Комитета освобождены от бремени доказательства вины, им достаточно декларировать обвинения. Это чрезвычайно развращает, как видим, дело дошло до того, что выдвигается обвинение, построенное исключительно на факте присутствия подозреваемого по соседству с местом преступления.

— Давайте все-таки напомним зрителям об участии Каткова в Сопротивлении.

— Это так. Он входил в группу Бориса Берковича и получил тяжелое ранение в бою, в котором погиб Беркович. Но это было полтора десятка лет назад, и давайте все-таки различать, одно дело — молодому человеку попасть под обаяние такой масштабной фигуры как Борис Беркович, и совсем другое — после пятнадцатилетнего перерыва ни с того, ни с сего начать изображать из себя Джона [1] Александр Прост Смерть цвета бейсик Бонда.

— Катков, как известно, вообще тесно связан с семьей Берковичей.

— Да, он женат на вдове Бориса и является многолетним партнером Михаила Берковича, отца поэта. Кстати, недостроенное здание, из которого вели огонь повстанцы, возводит их компания, именно поэтому Катков там и оказался.

— Многие связывают странное обвинение Комитета с интересом сына президента к активам семьи Берковичей.

— Я не могу утверждать ничего определенного, у меня нет конкретных фактов, но склонен согласиться с такой трактовкой с небольшой поправкой. Имя президентского сына здесь, конечно, совершенно условно. Его вообще сложно заподозрить хоть в каких-нибудь разумных и последовательных действиях. Правильней увидеть тут след Иннокентия Мясникова, стоящего за всей, скажем так, деловой активностью президентского сына.

— Вы знакомы?

— Да, немного.

— Как бы вы описали, что это за человек?

— Неглуп, безжалостен и абсолютно лишен каких-либо принципов. Такой Малюта Скуратов наших дней. Он принес много горя и принесет еще больше. Его не интересует ничего, кроме личного обогащения и власти.

— Некоторые наши зрители напоминают, что именно вы вели в последние годы резонансные процессы против групп Сопротивления, и выражают недоумение столь резкой сменой вашей политической позиции.

— Это кажущаяся перемена. Я, в первую очередь, юрист, и, во вторую очередь, юрист, и, в третью, честно сказать, тоже юрист. У меня есть, разумеется, определенные личные убеждения, но я старался всегда дистанцироваться от них в работе. Люди, которым я выносил обвинительные приговоры, действительно преступали закон. Можно сказать, что других методов у них не было, что они были вынуждены защищать свою страну и свои убеждения доступными средствами. Все это справедливо, но они нарушали закон, и именно этот факт фиксировали приговоры. Не больше и не меньше.

— Каковы ваши дальнейшие планы?

— Я бы хотел отдохнуть, в первую очередь. Затем… я еще не до конца уверен. Точно могу сказать только одно: вся моя предыдущая жизнь была связанна со служением закону. Мне бы хотелось помочь возрождению нормального суда и нормального следствия в моей стране, хотелось бы бороться с нынешним возмутительным произволом и беззаконием.

Интервью меня не только позабавило. Прежде я считал, что Васильев просто вышел на пенсию, схватил куш и собирается провести оставшиеся годы и десятилетия, потягивая пина-коладу на пляже. Уперся в карьерный потолок или устал от борьбы за существование, но тут другое. Будь в планах чистое сибаритство, он избегал бы прессы, а не давал по двадцать интервью, едва сойдя с самолета. Судья явно строит большие планы, оставляя пина-коладу про запас. Он всерьез собирается вернуться, и тут стоит задуматься. У таких чутье обычно больше разума. Нынешняя оккупационная система держится слишком давно, эмигрантские проклятья и предсказания скорого краха стали так привычны, что их никто не слышит. А, собственно, почему? Все так неустойчиво, шатко и, если задуматься, может рухнуть в любой момент. Вот и крысы побежали. Вполне возможно, впереди новый приступ несчастий и перемен. Впрочем, лично для меня все складывается неплохо, я ведь смогу вернуться.

Грузовик мягко раскачивался, играла музыка. У водителей был неожиданный вкус, латиноамериканская классика, остромодные арабы новой волны, китайская певица, любимая Катей и Мишей, сменялась русскими песнями, в основном, полными надрывного пафоса. Редкие Борины песни казались жемчугом в этом патриотическом навозе.

Я проснулся от жужжащего звука. Сперва мне почудилось, что выпиливают проход в аквариуме, стоявшем в зале суда. Я хотел шепнуть, что это очень опасно, прокурор или судья могут заметить, да и конвоиры, вполне возможно, не до конца поглощены игрой. На следующем уровне пробуждения мне почудилось, будто машину вернули в складской терминал, и Ушаков откручивает панель, передумав отправлять меня.

— Здрасьте! — сверху, с высоты метра в два, смотрело молодое веселое лицо, на лбу светился фонарик. — Полезли?