Андрей Каминский - Проект Плеяда 2.0 [СИ]

Ночевали на вершине лесистого холма, подальше от заболоченного луга, превратившегося в Поляну Смерти. Перекусывали остатками копченой баранины, запивая обнаружившимся где-то у Мирских ханшином. Теперь в выпивке никого не ограничивали — после всего сегодня увиденного было необходимо хоть так снять напряжение.

— Почему он не напал на нас? — спрашивал подвыпивший Свицкий у Илты, — он стольких людей разорвал, ему с нами справится раз плюнуть. Это твое колдовство, да? Но почему ты не спасла им Акиру?

— Колдовство, — горько усмехнулась Илта, — я не Бэлигте хар-боо, чтобы бороться с «медвежьим онгоном». Если бы он хотел нашей смерти, мы бы не дожили до ночи. Но «бабаган-онгон» удовлетворился тем, что растерзал бандитов Кузнецова, осквернивших его логово. Ну что же, теперь бамбуйцы отомщены.

— Нам тоже повезло, что это случилось, — подал голос финн, — если бы не этот — как ты его называешь, «бабаган»? — мы выскочили бы прямо на них.

— Так тут и золотишко, наверное, где-то валяется, — возбужденно поднялся Мирских, — может пошукаем. На обратном пути, тогда…

— Вот на обратном пути и будем думать, — отрезала Илта, — некогда нам по этой чаще рыскать. Матти верно говорит, повезло нам, что «медвежий онгон» убрал с пути красных.

— Странно это, — задумчиво протянул якут, — они сидели как раз на выходе из ущелья, будто ждали нас. Место-то для лагеря не самое подходящее.

— Угу, не самое, — кивнула Илта, — и все же сидели. Может и вправду — ждали.

— Да ну, ерунда, — махнул рукой кержак, — откуда они могли знать?

Илта покачала головой. Вообще-то некоторые подозрения насчет того «откуда» роились у нее в голове, но четких оснований у нее не было.

— Все это хорошо, — вмешался в разговор украинец, — только вот меня больше эта зверюга беспокоит. Кто это вообще — бог, демон, дух лесной? И как ты Илта с ним договорилась.

Куноити покачала головой, глядя в пышущее перед ней пламя костра.

— Буряты рассказывают, — начала она, — в старые времена жил один большой черный шаман, который после смерти сделался заяном. Раньше ему приносили человеческие жертвы, но потом Хормуста, небесный владыка, черного шамана обратил в медведя и запретил принимать жертвоприношения человеком. После этого у бурят появился «бабаган-онгон», «медвежий онгон», дух-покровитель.

— Что-то тот медведь не похож на безобидного мишку, — хмыкнул Мирских, — я тоже слышал эту легенду. В ней говорится, что онгон с тех пор стал просто сосать лапу зимой и питаться смородиной. А этот зверюга…

— Те, кто рассказывают эту легенду, знают не все, — усмехнулась Илта, — . После запрета Хормусты, бывший шаман пришел к Эрлэн-хану — это ведь он создал медведя. Владыка закона облегчил наказание Хормусты — теперь бабаган-онгон принимает человеческие жертвы — но только в благодарность за те дела, что он совершает во имя Эрлэн-хана. Ну, вот, — Илта сделала неопределенный жест рукой, — собственно деяние.

— Так что же Акира, получается и стал этой жертвой? — Мирских с опаской посмотрел на Илту, — за то, чтобы тут этих красных замочили? Цена не велика ли?

— По-твоему было лучше, если бы красные нас тут всех положили? — жестко глянула на него Илта, — Акира самурай и был готов умереть. А он еще и стрелял в «медвежьего онгона», не признав его сразу. А как понял свой грех — так и осознал, что иной дороги нет, что иначе мы бы все не вышли из этого ущелья. Там куда он попадет, ему зачтется.

— Погоди, какой грех? — недоумевающе спросил Василь, — Акира же не бурят, чтобы верить в монгольских духов? Знаю я, как японцы относятся ко всем местным суевериям.

— Он японец по отцу самураю, — кивнула Илта, — потомку обнищавшего рода, переселившегося на Хоккайдо после революции Мэйдзи. А его мать — айнка, тоже из рода каких-то тамошних вождей. Акира айнские легенды знал неплохо, всех их богов и духов. Айны медведей почитают за первопредков, а в «бабаган-онгоне» Акира признал Цуриканда-камуя, злого бога, в обличье медведя-людоеда. И понял, что если он сам не отдаст себя в жертву — Цуриканда-камуй нас всех вслед за краснюками растерзает.

— Так это, — спросил Василь, — кто же все-таки этот зверь? Бурятский черный шаман или злой бог айнов? Не может же он быть всеми ими сразу?

— Это ты у шаманов спроси — хмыкнула Илта, — кем он может быть, а кем нет. Это разные народы придумывают имена «богу-медведю», а он…просто есть.

— Я уже запутался в этих ваших языческих сувериях, — передернул плечами кержак, — голова пухнет. Может, хватит уже? И так страшно все.

— Может и хватит, — кивнула Илта, — не думай много об этом. Помянем, давай лучше Акиру, который дал нам продолжить путь.

Она сделала крупный глоток ханшина и передала бутылку Василю. Быстро пустеющая бутылка ходила по кругу, пока Илта и ее следопыты справляли поминки по человеку, отдавшему себя в жертву Медвежьему Богу.

— Господи, да что же они так орут? — Наташа с отвращением поморщилась, отворачиваясь от окошка, забранного кованной решеткой.

— Жрать хотят, вот и орут, — меланхолично пожала плечами сидевшая на соседней кровати Василиса, крупная рыхлая деваха, в белом халате, накинутом на голое тело. Под стерильно чистой тканью угадывалось раздувшееся чрево. Кроме Наташи и Василисы в небольшой палате находилось еще четверо девушек. Двух из них — высокую статную хохлушку и раскосую бурятку, Наташа видела в страшной пещере, где свершалось местное надругательство. Первую, как выяснилось, звали Аленой, вторую Таней — ее бурятское имя было слишком сложным для запоминания. Василису и еще одну товарку по несчастью Наташа видела впервые, но это не имело особого значения — в темной вонючей пещере, с ними произошло то же самое, что и с Наташей и остальными. Разве что случилось это парой месяцев раньше, от чего сейчас у них отмечались явные признаки беременности. Выглядели они совершенно безучастными ко всему, односложно отвечая на любые Наташины вопросы и, похоже, совершенно смирившиеся со своей участью. И самое страшное — Наташа чувствовала как безразличие это охватывает и ее саму.

Не так она себя вела три дня назад — когда, потеряв сознание в жуткой пещере, очнулась в камере с обитыми войлоком стенами. Жутко болело тело, особенно меж бедер, где все казалось, превратилось в сплошную рану. Во рту ощущался горький привкус желчи.

В тусклом свете освещавшей камеру лампочки, Наташа увидела несколько кроватей, с которых на нее с сонным любопытством смотрели молодые женщины. Не успела Наташа заговорить с ними, как дверь распахнулась, и в комнату вошли два обезьяноподобных существа, волочащих под руки азиатку. Словно куль с мешком они взвалили ее на оставшуюся свободной кровать, один из них проверил ее веко, второй рывком раздвинул ноги, по-хозяйски запустив туда лапу и что-то внимательно рассматривая. В этих движениях не было ни похоти, ни садистского удовлетворения — уродливые твари просто проверяли состояние подопытного экземпляра. И вот именно от этого нечеловеческого безразличия, от осознания неправильности, уродливости ситуации, когда подопытное животное меняется с человеком местами, наконец, от недавно пережитого и все еще не оставившего ее страха и унижения в голове у Наташи лопнул какой-то предохранитель.