Юрий Рудис - Хроники Порубежья

— Сидите тут и орите погромче. Вдруг да испугается кто, — велел Иван и, подняв над головой секиру, большими прыжками помчался к дороге, успев отметить на бегу, что Саня, уже положивший вторую стрелу на тетиву, не собирается покидать своё убежище за старой рябиной.

Это был неприятный сюрприз, студент, заварив кашу, сам, оказывается, лезть на рожон не спешил, но думать об этом было некогда. Во всяком случае, Митька и Нечай бежали рядом, а девушки, добросовестно исполняя приказ, подняли такой крик, что закладывало уши. Но этим плюсы и ограничивались. Всё прочее были сплошные, жирные минусы. Во-первых, буджаков, за вычетом подбитого Саней, оставалось ещё пятеро, и они не выказали ни малейших признаков растерянности и, похоже, не собирались даже доводить дело до рукопашного боя, рассчитывая расстрелять нападающих до того, как тем удастся приблизиться. Всё к тому и шло, тем более, что второй стрелой Саня промахнулся.

Теперь Ермощенко мог даже разглядеть лицо всадника, целившегося в него. То ли из-за темного железа, из которого был сделан полукруглый шлем, надвинутый глубоко на глаза, то ли по иной причине, но лицо это казалось бледным, почти белым. Буджак сильно прищурился, далеко заведя правую руку за ухо и без видимого усилия согнув толстые рога лука, величина которого позволяла надеяться, что смерть натурального кузнеца будет лёгкой и быстрой.

— Ой-ё-ёй, — сверкающий наконечник стрелы так и слепил, Иван, содрогнувшись, плашмя прижал лезвие секиры к животу, так как ранения в живот боялся больше всего. И тут же по железу щелкнуло, с такой силой, словно ногой в живот пнули. Куда отлетела стрела, он не заметил, и прибавил ходу, проглядев, между прочим, второго стрелка, только услышал, как ширкнуло в траве.

Подкованный Митька двигался по науке, петляя, один раз даже бросился на землю, перекатился с боку на бок и, вскочив, полетел дальше. А как выкручивался Нечай, того Ермощенко видеть не мог, древний славянин подался куда-то в сторону и выпал из поля зрения.

Впрочем, через мгновение все мысли о других людях напрочь вылетели из головы. Теперь следовало позаботиться о собственной шкуре. В глубине души Иван очень надеялся, что вот-вот им овладеет боевой настрой, подобно тому, как это случилось во время поединка с медведем. И, действительно, он вдруг почувствовал что-то, пальцы словно сами собой поудобней перехватили рукоять, а перед глазами, словно в них плеснули живой водой, со всей ясностью предстал расклад предстоящего противоборства, а так же то, что в этом раскладе у Ермощенко не было ни единого шанса. С пяти шагов буджак не промажет. Будь в руках не секира, а обычный топор, можно было бы попробовать метнуть его. Но секира слишком тяжела, а кроме того, расстаться разом и с оружием и с последней защитой, было сверх человеческих сил. В общем, настала пора прощаться с белым светом, но тут события приняли другой оборот. Пока натуральный кузнец и Митька уворачивались от стрел, проворный Нечай совершил обходной маневр и очутился среди пленников, которые стояли, сбившись в кучу.

— Путы режь! — у древнего славянина оказалась воистину лужёная глотка, и его громовой голос заглушил все звуки над полем брани. Правда, резать путы пришлось ему самому, при том, что двое конвоиров кружили вокруг, норовя поддеть его на пику. Им это уже почти удалось, когда на подмогу подоспели освобожденные Нечаем пленники. В конские морды и в лица всадников полетели горсти земли и песка. Несколько человек разом бросились на одного из конвоиров, пытаясь стащить его с лошади, но прежде, чем им это удалось, он успел зарубить двоих. Другого буджака свалил с лошади удачно брошенный камень. С третьим схлестнулся Митька, бой у них вышел на удивление равным. Митька остервенело кидался на буджака, рубя мечом, а тот всякий раз успевал подставить щит, после чего сам наносил ответный удар, который всё время приходился по воздуху.

Ермощенко тоже легко отделался, метивший в него всадник, отвлёкшись устроенной полоняниками суматохой, отвёл на миг взгляд, а второго мига ему было уже не дано. Пошевелив волосы на виске, над ухом натурального кузнеца свистнула стрела, прилетевшая откуда-то из-за спины и ударила точно в незащищенную полоску шеи, между кожаным воротником панциря и нижним краем металлического забрала. А ту стрелу, что предназначалась Ермощенко, опрокинувшийся на спину буджак пустил прямо в синее небо.

— Жив, дядя Ваня? — откуда-то появился Саня и снова припав на одно колено, глянул туда и сюда, но не найдя в кого стрелять, опустил лук.

— Вроде как. Ловко ты его убрал. Тут спасибо. Всё, что ли?

— Наверно, — это была правда, потому что уцелевшие конвоиры, видя, что остались только вдвоём, поворотили коней и поскакали прочь. Но тому из них, который дрался с Митькой, не повезло, последний удар он пропустил, скрючился, зажимая бок руками, и вывалился из седла, раньше, чем его конь отскакал на полсотни шагов.

— Ура! Ура! Ура!

— Хорош орать, — Даша толкнула подругу в плечо. — Наши победили.

— Ура! — Вера прекратила кричать и открыла зажмуренные глаза. — Все живы?

— Дуракам везёт.

Подруги спустились к дороге, где натуральный кузнец, стоя перед бывшими невольниками, толкал речь, картинно взмахивая секирой чуть ли не после каждого слова. Похоже было, что покойный Берсень, отважный дух которого не покинул натурального кузнеца и после успешного окончания битвы, тоже был любителем при случае сказануть что-нибудь такое, проникающее до печёнок. А случай был самый, что ни есть, подходящий.

— Они думают, что мы уже умерли, — надрывался натуральный кузнец. — Но мы ещё не умерли. Я ещё жив! К оружью, братья!

Братья, которые, кстати, составляли среди его слушателей меньшинство, больше было женщин и детей, переминались, радостно скалясь и разминая затёкшие после веревок кисти рук.

— Чего это он? — шёпотом спросила Даша у Митьки, озабоченно разглядывающего меч, зазубренный о буджацкий щит. Клинок был безнадежно испорчен.

— Ну, надо же народ взбодрить. Пусть его.

— И пусть земля горит под ногами оккупантов. Смерть гадам! — на этом выступление окончилось. Аплодисментов от благодарных слушателей Иван не дождался. Из-за поворота, за которым скрылся оставшийся в живых конвоир, высыпала конница и галопом понеслась по просёлку. Бывшие невольники разом бросились в лес.

— Ходу, дядя Ваня, — Митька потащил Ермощенко, еще не отошедшего вполне от ораторского угара, прочь с дороги. — Девчата, да заберите вы у него алебарду, не в себе ж человек.

Но Иван секиры не отдал и сам вдруг упёрся. — Стой, Саньку забыли.

— Нечай, уводи их, — Митька подтолкнул натурального кузнеца, а сам повернул обратно.

Саню он увидел сразу, тот стоял на обочине, озабоченно озираясь и не обращая внимания на неудержимо приближающихся конников.