Александр Долгов - Рижский клуб любителей хронопортации

– И что же мы будем делать на этой «эртэшке»? – удивилась Соня. – Ведь я ничего не умею.

– Ну, я стану палубным матросом, а ты буфетчицей, – уверенно сказал я.

Мой брат, кстати говоря, дошел до старпома от палубного матроса. Так что у меня есть с кого брать пример.

– Север, – восторженно прошептала Соня, – там, наверное, очень красиво… А я ведь нигде не была и ничего не видела. Вообще ничего. Представляешь? Так грустно всегда, когда подумаешь, сколько на свете красивых мест, а ты их никогда не видел.

– Ну вот, а теперь увидишь. Я знаю.

Она посмотрела на меня внимательными серьезными глазами и ничего не сказала.

Кровать была очень узкой, не представляю даже, как Соня могла на ней спать вместе с матерью, и мы лежали, тесно прижавшись, друг к другу. Я никогда еще не был так близко рядом с девчонкой и потому начал немного нервничать. Не в том смысле, что мне что-то было нужно, нет, просто мне стало как-то не по себе. Я даже чего-то испугался.

Если честно говорить, у меня вообще с девчонками ничего такого серьезного не было. Нет, конечно, я целовался и много раз, но дальше поцелуев дело не заходило никогда. И не потому, что я сам не хотел. Наоборот, мне очень хотелось, и я даже пытался иногда запустить руку под кофточку, но всякий раз, как я это проделывал, я слышал одно и то же – такое, знаете, жалобное и беззащитное «пожалуйста, не надо», что у меня сразу же опускались руки и я ничего уже не мог сделать, как ни хотел. В общем, я, наверное, какой-то ненормальный. Вечно у меня все через пень-колоду. Даже в сексе. Я вообще не знаю, как у меня будет с этим, когда я стану взрослым и женюсь. Потому что я ничего не умею. Знаете, меня это здорово пугает.

И вот я так лежал с Соней, как вдруг меня всего затрясло, словно по мне пропустили ток. И начало бросать то в жар, то в холод. Я сразу понял, в чем дело. Дело было, конечно же, в Соне. А она, глупышка, решила, что у меня горячка. У меня и была горячка, только нервная. Из-за нее. И тогда она обхватила меня своими жгучими руками и говорит:

– Дай-ка я тебя согрею.

А меня еще сильнее трясет, оттого что впритык чувствую через тонкую ткань Сониной ночной рубахи ее маленькие и упругие, как два арабских мячика, теплые груди. Мне до смерти захотелось обнять и поцеловать ее в губы, но я ничего не смог сделать – озноб прошел, но меня всего словно парализовало, руки и ноги налились свинцом и стали неподъемными.

Я лежал, не шевелясь, и только слушал, как мне в ухо горячо дышала Соня, нашептывая нежные и ласковые слова – такие слова, которые я уже когда-то слышал, очень давно, в раннем детстве, когда я был совсем крохой и мне их говорила мама, но потом я их забыл, а теперь вот вспомнил.

От своего бессилия и невозможности сделать то, что мне непременно надо было сделать теперь, у меня вырвался короткий вздох, похожий на стон, с которым мое тело покинули последние силы, и тогда я заснул…

Под утро мне стало худо. Я проснулся оттого, что у меня пошла горлом кровь. Перепугался я до чертиков – ведь такое у меня впервые. Соня сидела на кровати рядом со мной, застывшая от ужаса, и не знала, что делать, как помочь мне.

Я тоже не знал и только смотрел, как из меня хлестала кровища. Я с удивлением обнаружил, что она вовсе не алая, а какого-то непонятного грязно-бурого цвета. Перепачкал я все просто зверски. И Соня тоже была вся в крови.

Потом дядя Леша вызвал «скорую». На мое счастье, к утру он протрезвел.

Когда меня тащили на носилках по коридору, все Сонины соседи высыпали из своих клетух, точно начался пожар. Народу было – не протолкнуться! Как на вокзале. Сонина коммуналка оказалась кошмарно густонаселенной.

Соня держала меня за руку и все повторяла, что обязательно ко мне придет. Она держалась молодцом – совсем не плакала, хотя глаза у нее давно уже были на мокром месте.

Перед тем как закрыли дверь «санитарки», я успел увидеть, что на Сонины глаза набежала пелена, она всхлипнула и, не удержавшись, зарыдала. Она зарыдала так, как рыдают матери на кладбище по своим погибшим сыновьям. Мне даже стало не по себе. Внутри все сжалось, и я вдруг подумал, что мы никогда больше друг друга не увидим. Мне сразу же стало себя жалко, к горлу подступил предательский комок, но потом я все-таки пришел в себя, решив, что это все ерунда. И мне стало стыдно. За себя.

В больнице было дьявольски муторно. И не потому, что меня всего крутило от боли. Самое главное, что не приходила Соня. Я ждал ее каждую минуту, а она все не шла. И тогда я начал злиться. Ну и пусть, решил я, черт с ней, не идет так не идет. Больно надо. Но мне действительно было надо. Увидеть ее. Поговорить. Хотя бы минутку. Но она не шла. И я бесился, не находя себе места.

Пару раз ко мне заявлялись предки. Они давали мне советы и учили жить. Я смотрел в их лживые глаза, и меня просто от них тошнило. Отец все говорил, что я наконец-то получил хороший урок, что пора взяться за ум. Что касается его, отца, то он приложит все силы, чтобы я попал в престижный институт. Если я буду послушным.

Престижный институт, черт побери! Ненавижу эти слова, они не из моего лексикона. Если честно, меня вообще мутит от всего престижного – от престижной квартиры, престижной машины, престижной собаки – короче, от всего того, из-за чего так выделываются перед своими друзьями мои предки.

Да. Не люблю я это. Оттого я, наверное, и не стал мажором. Хотя имел все возможности им стать, раз у меня такие блатные старики. Но я не стал им, потому что пошел в старшего брата. У него поначалу тоже было все наперекосяк. А потом – нормально. И в жизни всего добился сам, никто ему не помогал. Он – молоток у меня!

В общем, такая хандра нашла, что я уже не знал, что делать в этой проклятой больнице. И главное – все ждал Соню, а она не шла.

Тем вечером мне стало совсем невмоготу. Я понял, что в этой чертовой больничке не смогу провести больше ни часа. Мне все осточертело – это нудное лечение, бесконечное глотание пилюль, белые одежды медперсонала, раздражающий камфорный запах и еще какой-то постоянно присутствующий и очень противный запах неизвестно чего, от которого хотелось травить, – все это вместе взятое стало для меня непереносимым. И тогда я решил удрать. В Мурманск. К брату.

После вечернего обхода, когда старшая сестра раздала свои поганые пилюли, я стал терпеливо ждать, когда отключатся мои соседи по палате. Время тянулось дьявольски медленно, и потому я решил его как-то скоротать. Я выбрал простейший способ и, поднапрягшись, попытался воспроизвести у себя в голове один из забойных номеров австралийской группы «Эй-Си/Ди-Си». У меня феноменальная музыкальная память, ей-богу, говорю без дураков, и потому для меня никогда не составляет труда прокрутить в мозгу пару кайфовых вещей.