Александр Долгов - Рижский клуб любителей хронопортации

Я стоял обомлевший перед дверью и даже не заметил, что Макса уже нет – он пропал так же неожиданно, как и появился.

Я прикрыл дверь и на ощупь двинулся в гостиную – зажигать свет для меня было подобно смерти. Я без труда нашел ключи от машины и заодно прихватил из бара около сотни «колов» – на первое время хватит, а там брат выручит.

Совесть моя была абсолютна чиста. Моих зажравшихся предков уже давно пора раскулачить. Пусть себе разъезжают куда им надо на персональной «Волжанке» моего высокопоставленного папашки.

На душе у меня было легко и радостно. Все получилось так, как я задумал. И это было чертовски здорово!

Я гнал тачку по утреннему пустому городу, и тут мне опять до смерти захотелось курить. Я глянул в бардачке, но там было пусто. Мне ничего не оставалось, как сбросить скорость и стрельнуть покурить у какого-нибудь прохожего.

Я ехал долго и неизвестно куда. Свернул в кривой проулок – на фасаде серого дома я успел прочитать, что это Вражеский переулок. Ну и названьице! Чего только эти ослы не придумают! И тут я нагнал какого-то забулдона, понуро плетущегося домой. Он был сильно под мухой, и я уже пожалел, что вышел из машины, когда, глупо, как все пьяные, засмеявшись, он достал из заднего кармана измятую пачку «Астры» и трясущейся рукой сунул мне ею под нос. Я терпеть не могу сигарет без фильтра, но делать было нечего, и я закурил.

Я стоял у тачки, смолил эту паршивую сигарету, и тут вдруг со мной начали происходить какие-то запредельные вещи, от которых мне стало совсем не по себе. Вы не поверите, но я почувствовал себя… нет, не так. Сначала было другое.

Я курил, и вдруг совершенно ни с того ни с сего у меня зачесались подушечки пальцев, а потом и ладони, словно они обсохли после морской воды и на них солью стянуло кожу. Я потер ладонями о рубаху, но странное ощущение зуда не пропадало. Тогда я внимательно посмотрел на свои ладони и не узнал их – из гладких с мягкой кожей они превратились в шершавые, все испещренные бороздами глубоких морщин.

Мне стало жутко. Я глянул вокруг себя. Уже светало. Но, черт меня дери, еще минуту назад окружающий меня мир казался пробуждающимся и светлым. Теперь все потускнело, сделалось серым, а я сам как будто смотрел на все это другими глазами – не поверите! – глазами старого, уставшего жить человека.

Мое сознание раздваивалось. Я чувствовал себя уже не тем, кем был на самом деле. Я бросился в машину к зеркалу и в ужасе отпрянул от него. От того, что я там увидел, впору было свихнуться! И я действительно сходил с ума.

Не в силах удержаться, я неотрывно следил за своим отражением, не узнавая себя. Присмотревшись, я все же осознал, что это был я, но только это был постаревший я – свалявшиеся полуседые волосы, обильно присыпанные перхотью, клочьями торчали на изрядно полысевшей голове. С каждой секундой я непрерывно изменялся, старея на глазах. Лицо сморщилось как печеное яблоко. Голова окончательно облетела и сделалась лысой.

Я видел, как я закрыл глаза и как-то сразу весь одеревенел. Мое лицо посерело, осунулось, скулы заострились, потом кожа на лбу разгладилась и стала гладкой, как пергамент. Я задыхался. Сделав короткий судорожный вздох, я поперхнулся – в нос ударило смердящим трупным запахом. Через секунду на меня смотрела мертвая голова, почти такая же, что на моей кожаной куртке.

Меня душил ужас. Уже совершенно ничего не соображая, я нащупал в бардачке разводной ключ и со всего размаха шарахнул им по зеркалу. Оно разлетелось вдребезги, и я… проснулся.

Перед глазами по-прежнему стоял белый череп с бездонно-пустыми глазницами.

Нет! Сгинь! Пропади!

Я бился на кровати в судорогах, еще до конца не осознав, что со мной и где я, как вдруг меня пронзила одна мысль. Я понял, что Соня никогда ко мне не придет, потому что ее больше нет.

Я сел. Дрожащей рукой ухватился за стакан с водой. От звука клацающих об стекло зубов меня затрясло еще сильней. Голова раскалывалась пополам, тупой ноющей болью отдавалось в затылке. Все кончено.

Меня еще колотило в ознобе, когда я вышел в коридор. Свет горел только над столом дежурной сестры. Варвара спала, тяжело навалившись грудью на стол. Я на цыпочках прошел мимо нее.

Из отделения я выскочил незаметно. Мой вид – пижама и больничные тапки без задников – меня нисколько не смущал.

Как ни тяжело мне было, но я все равно бежал, непрестанно сплевывая слюну, обильно подкрашенную сгустками крови. Я замедлял темп только тогда, когда меня начинало колоть иглой в правый бок так больно, что не было сил продохнуть.

Вот и знакомый колодец двора. Заветная дверь с голубиной лапкой. Я рванул дверь на себя, пронзительно заскрежетала пружина, от стального звука которой у меня по телу побежали мурашки. Секунду я раздумывал – войти или нет, а потом сделал первый шаг.

Я был внешне спокоен, только вот как-то надсадно ныло в груди. Про это говорят, будто кошки на душе скребут. Только, правда, разве про это можно точно сказать, когда тебе попросту не хочется жить.

Я медленно поднимался по лестнице, машинально читая все, что было намалевано на обшарпанных стенах. В тот первый раз, когда обрубили свет, я даже не заметил, что на них что-то есть. А теперь вот увидел, и надписи сами бросались в глаза.

Я подумал, а вдруг и Соня что-нибудь написала на них. И потому, поднимаясь по ступеням, начал читать. Я читал, беззвучно шевеля губами, и медленно поднимался.

Когда дядя Леша открыл мне дверь, я увидел зеркало, завешенное темной тканью. Все было понятно без слов. Дядя Леша был трезв и гладко выбрит, в белой рубашке и глаженых брюках. Я даже не сразу его узнал. Так он изменился. Постарел, что ли, подумал я. Он посмотрел на меня печальными глазами и сказал:

– Нет больше нашей Сони.

Потом он рассказал мне, как все случилось. Мы сидели на кухне, два абсолютно чужих и одновременно родных человека. Говорил он, а я слушал.

Соня разбилась на мотоцикле. Она еще была жива, когда вспыхнул разлившийся из бака бензин. Соня горела живьем, не по-человечески дико вопила, взывая о помощи, но никто ей не помог. Все испугались и сбежали, точно крысы. И та сволочь, с кем она поехала прокатиться на этом проклятом мотоцикле, тоже сбежал. И теперь опять гоняет по улицам на своем мотоцикле. Уже, правда, другом – новом. Ведь старый сгорел. Вместе с Соней. Вот что мне рассказал дядя Леша.

Я вышел во двор, когда окончательно рассвело. Задрав голову, я посмотрел вверх через дырку колодца. Надо мной висел четко очерченный срезом крыши ясно-голубой четырехгранник утреннего неба. Я поразился его фантастической чистоте. Ни одного облачка.

Я стоял как вкопанный посреди двора, не в силах сделать ни шага. Так я устал.

– Черт бы меня побрал, – прошептал я, почувствовав, как на глаза наворачиваются слезы. Я заставил задавить в себе волну нахлынувшей слабости. Все. С этим покончено. Навсегда.