Братья Швальнеры - Спецназ ГРУ против басмачей

«Какие же эти капиталисты все-таки противные», — думал на обратном пути Николай. Вернувшись в расположение, он застал ребят спящими — и сам завалился на кровать. Сон не шел — да и мыслей о ночной встрече не было, все они были вытеснены размышлениями о новой властительнице его судьбы. Состоянию влюбленности это свойственно — мысли о плохом словно бы и не лезут в голову.

Утром Ценаев и Белов, командир частей РККА, собрали ребят перед входом во дворец:

— Товарищи бойцы! По распоряжению Энвера-паши приказано прервать все контакты с местным населением. Товарищ Фрунзе, уезжая, напутствовал нашего боевого командира о том, что возможны различные провокации со стороны стран Антанты в лице их шпионов, которые вовсю орудуют на территории эмирата…

— Товарищ командир, разрешите? — попросил слова Козлов.

— Давай.

— Так мы же разведывательное подразделение. Давайте организованно начнем работу по пресечению деятельности шпионов.

— Это — дело контрразведки и ВЧК, — отрезал Ценаев. — Встать в строй. Продолжаю. Во избежание провокаций со стороны шпионов и местного населения, еще кое-где враждебно настроенного по отношению к Советской власти, приказываю контакты прекратить. Вопросы? Разойдись.

Николай стал чернее тучи — англичанин будто предчувствовал такой поворот событий, который никак не был на руку сержанту Козлову. После сбора он вновь подошел к боевому командиру:

— Товарищ лейтенант! Что будем делать с Сергеевичем?

— С Савониным?

— Так точно. Освобождать его надо, да когти драть отсюда — засиделись что-то.

— Верно мыслишь, но сначала надо поговорить с Энвером.

— Вы же виделись с ним?

— Не до того было. Сегодня, думаю, поговорю. Если откажется, штурмом возьмем. Но пока никому не слова. И еще — контакты все же сократи. По городу ходите, присматривайтесь, но ни с кем в открытый диалог не вступать. Понял?

— Да понял, понял…

Николай спрятал глаза — Ахмед понял, что сержант лукавит ему.

Днем на базаре они с Джамилей снова встретились.

— Извини, командир запретил нам общаться с местными жителями, так что провожать тебя при свете дня я больше не смогу. Понимаешь, наш боевой командир в плену у красноармейцев, мы тут сами на птичьих правах… Ты пойми…

— Я понимаю… — она опустила глаза.

— Нет, я правда, не виноват.

— Успокойся, я понимаю, — она вновь, как и вчера, провела рукой по его лицу. Это был жест доверия и откровенности. — Придешь вечером?

— Обязательно.

— Я буду ждать тебя у вишневых зарослей на дальней стороне холма.

Вечером он летел туда как оглашенный. Пробираясь сквозь лабиринт ночных улочек, кажущихся еще более извилистыми и замысловатыми в полумраке, он летел к своей любви — в том, что ей суждено принадлежать ему, он уже не сомневался. С трудом отыскав вишневую рощу позади дома Фузаил-Максума, встретил он тут и свою Шахерезаду… В темноте, без паранджи, казалась она еще красивее, чем днем. Не тратя время на слова, любовники снова впились в губы друг друга — уже не так боязливо, как в первый раз, но откровенно и смело, решительно и нагло отказываясь выполнять веление природы, словно бы препятствовавшей их связи. Его горячие сильные руки жадно тискали ее тело, без стыда и совести — он сам не узнавал себя, настолько бухарская жара изменила его привычно робкую натуру. Вскоре тонкая туника, в которую она была одета, слетела к его ногам. Следом туда же упали его портупея, боекомплект с ремня, камуфляжные брюки, футболка…

Тела двух молодых страстных любовников сплелись в жарком экстазе. Разгоряченные за день, сейчас остывали они, покрывая друг друга потом, обдуваемые прохладным ветром с Амударьи, и давая волю накопившимся за несколько дней чувствам. Боль сладостного проникновения пронзала ее, а его стискивала любовная нега — узкая и тесная как пещеры Панжерского ущелья, в которое они так и не попали, она давала ему возможность насладиться собой. Ведь как для мужчины приятно обладание такой чувственной красой, осознание того, что сейчас, в эту минуту и навсегда, принадлежать она будет только тебе…

Какое тут — в таком порыве — заметить, что из сброшенного наспех боекомплекта пропала одна граната. Что за потеря, когда, кажется, сейчас внутри тебя произойдет такой силы взрыв, что и от тебя самого-то ничего не останется — весь ты останешься в ней, навеки подарив самое дорогое, что у тебя есть, этой, совсем по сути не знакомой, но такой прекрасной женщине…

Хотя, конечно, он чувствовал на себе снова чей-то взгляд — но на сей раз списал на паранойю. Слишком напряжена была атмосфера, в таких случаях мания преследования не редкость. Да и потом — пускай себе англичанин ими любуется. В конце концов, он же не контрреволюционные разговоры ведет с Фузаил-Максумом…

Так продолжалось еще несколько дней — они встречались в излюбленном месте у вишневого сада и любили друг друга с такой силой и страстью, что, казалось, издаваемые ими в минуты экстаза крики озаряют и будят всю Бухару, которая, хоть и далеко, а слышит радость от соития двух тел и двух душ. В один из дней на обратном пути, едва волоча ноги после жаркого совокупления, он вновь встретил своего ночного визави.

— Добрый вечер, мистер Козлов.

— А, это Вы, — на проявление негативных эмоций уже не осталось сил. — Что Вы хотите?

— Вам уже приказали, а Вы все продолжаете…

— А Вам-то что за дело? В ЧК нанялись?

— Не шутите. Обстановка накаляется, Энвер-паша начал метаться…

— С чего это Вы решили?

— Скоро сами узнаете. Знаете, как говорил Талейран? «Вовремя предать — это не предать, а предвидеть».

— И что Вы мне предлагаете… предвидеть?

— Хотя бы то, что спустя несколько лет Бухара утонет в крови, если не предпринять ничего сейчас, немедленно. Советская власть не должна здесь насаждаться, и Вы это отлично понимаете. Невозможно оторвать народ от привычной ему жизни, от знакомых укладов, и сделать его счастливым принудительно. Поймите Вы наконец, что даже если наводнить всю Бухару комиссарами, от этого не пропадут баи — тут веками так жили. Просто они обрядятся в комиссаров…

— Так… Кнут не подействовал, решили применить пряник? Взываете к здравому смыслу?

— Бросьте. Вы отлично знаете, что кнута к Вам я еще не применял. Просто пытаюсь достучаться до Вашего сердца — я вижу, что оно у Вас есть…

— Вы полагаете, что социально несправедливый строй может удовлетворять население? Что, принудительно покончив с ним, нельзя повести народ к исходу, наилучшему для него?

— Что Вы знаете о социальной справедливости?!

— Ну уж конечно. Только Вы и знаете, подданный колониальной страны, живущей одной только эксплуатацией!

— У нас справедливости, да будет Вам известно, больше, чем в Советской России. Потому что справедливость это, в первую очередь, социальные гарантии. Еда и крыша над головой. Ваш же Карл Маркс говорил, что на голодный желудок и без крыши над головой не думается о высоких материях! В России этого нет!