Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

Поначалу он чуть не сошел из-за них с ума, но потом к ним привык и даже стал извлекать для себя пользу.

О своих клубящихся картинах он никому не говорил даже будучи пьяным. А запил он сразу же, как вышел в отставку.

Из запоя выбрался через год. Мирная деревенская жизнь потихоньку ввела его в разум. Он занялся хозяйством в своем небольшом подмосковном поместье и достиг на этом поприще удивительных результатов.

На этой почве Порфирий Петрович и сошелся коротко в 1801 году со своим соседом — графом Федором Васильевичем Ростопчиным, а граф был в больших чинах, хотя и в отставке, но не по болезни, а по высочайшему гневу императора Павла Ι!

У них у обоих все было в прошлом, и они проводили долгие часы в жарких спорах о пользе для русских полей немецкой купоросной кислоты и русского навоза (последнему Порфирий Петрович отдавал предпочтение), о достоинствах американской пшеницы или английского овса и о прочих сельских премудростях. И в редких случаях Порфирий Петрович не брал верх в этих спорах, а ведь граф Ростопчин знатоком тоже слыл изрядным.

И вот как-то раз июльским вечером они сидели в кабинете Федора Васильевича.

Сумерничали.

Шафрановая полоса заката лежала на стеклах книжных шкафов, играла радугой в хрустале графина с водкой. И только Порфирий Петрович поднес ко рту рюмку, как впал в свое немое оцепенение.

Граф обомлел!

Конечно, он слышал о болезни капитана в отставке, но впервые наблюдал ее воочию.

Приступ через минуту прошел. Порфирий Петрович как ни в чем не бывало привычно опрокинул рюмку в рот, закусил малосольным огурцом. Лицо его засияло, что закатное шафрановое солнце.

— Простите, любезный Федор Васильевич, — сказал он. — Последствия контузии.

— Что вы, Порфирий Петрович! — возразил граф. — Какие могут быть извинения?

— Да, разумеется, но… — Порфирий Петрович замолчал, встал из кресла, прошелся по кабинету, подошел к графу и протянул руку: — Позвольте откланяться. Прощайте.

— Помилуйте! — изумился Федор Васильевич, пожимая руку Порфирия Петровича. — Что случилось?

— Случилось, что до́лжно было случиться! — заговорил с одушевлением Порфирий Петрович. — Завтра Вы уедете в Москву, и надеюсь, граф, иногда будете вспоминать наши беседы и меня… грешника.

— В Москву? Зачем в Москву? В никакую Москву я не собираюсь! — изумление графа росло.

— Не думайте. Я не сошел с ума. Сейчас к Вам прибудет курьер с императорским Указом. Вы назначены на пост московского генерал-губернатора.

Лицо графа приняло озабоченный вид. Более того, он был в неком замешательстве. Несомненно, отставной капитан на его глазах сошел с ума, и он уже было хотел крикнуть своего слугу Прохора, чтобы тот послал за доктором, как сам Прохор вошел в кабинет. И что удивительно, слуга находился в не меньшем изумленном замешательстве, чем его хозяин.

— К Вам… император, — только и смог вымолвить он.

В кабинет вслед за Прохором вошел, нет, конечно, не император, а фельдъегерь — дюжий молодец в запыленном мундире.

– Ваше превосходительство, — обратился он к графу, — Вам Указ от государя императора. — И торжественно вручил пакет Федору Васильевичу.

Указ государя императора был лаконичен, как реплика в анекдоте.

В московские генерал-губернаторы. Немедля!

Павел.

Свои белые кулачки сжал до хруста Федор Васильевич Ростопчин, когда прочитал сей Указ, и тотчас преобразился.

— Все свободны, — сухо сказал он, и всем вдруг почудилось, что на нем не турецкий халат, а генеральский мундир. — А вы, Порфирий Петрович, останьтесь, — добавил он не так строго.

— Как? Откуда вы узнали? Непостижимо! — с жаром заговорил граф, когда слуга и фельдъегерь вышли из кабинета. — Расскажите. Мистика!

— Никакой мистики, — спокойно ответил Порфирий Петрович.

— Никакой? Не поверю!

— Разумеется, никакой мистики. Мы, артиллеристы, как вам известно, народ ученый. Вычислить, куда ядро полетит, нам ничего не стоит. Артиллерийская математика помогает.

— При чем здесь ядро и ваша артиллерийская математика?

— А при том, ваше превосходительство, что когда я фельдъегерскую тройку в окне увидел, то и рассчитал ядро вашей судьбы. Фельдъегерь… значит… от государя императора… и непременно… с Указом. С каким? Тут я рискнул предположить, что с назначением Вас на пост московского генерал-губернатора. Нынешний уж больно стар, и поговаривают, что в мартовский заговор был замешан. И, как видите, не ошибся! Артиллерия редко ошибается.

— Путаешь ты меня, Порфирий Петрович, — недовольно проговорил Ростопчин. — Ну да ладно! Не хочешь говорить правду… Бог тебе судья. — И Федор Васильевич пристально посмотрел в глаза отставного артиллериста. — А не пойдешь ли ты ко мне служить, Порфирий Петрович? — вдруг спросил его ласково.

— Увольте, граф. Какой из меня чиновник?

— Обыкновенный, правда ядра судьбы артиллерийской математикой рассчитываешь! Такие мне и нужны.

— Осени надо дождаться, — заколебался Порфирий Петрович, — урожай собрать, а там…подумать.

— Что ж… думай! Я не тороплю.

На этом они и расстались.

В конце октября Порфирий Петрович получил письмо от графа Ростопчина. Граф не забыл их летний разговор. Не забыл и Порфирий Петрович. Он решительно отказал московскому генерал-губернатору. О чем и написал в ответном письме.

Больше писем от графа не было, но через три года, в декабре 1804 года, к Порфирию Петровичу прибыл от Ростопчина драгунский ротмистр Марков.

Ротмистр был пьян и чем-то напуган. С двумя заряженными пистолетами в руках и двумя за поясом он вывалился из саней — и давай палить во все стороны. Пришлось пьяного драгуна связать.

На следующий день, отпоив ротмистра огуречным рассолом, Порфирий Петрович стал его расспрашивать. Но ничего вразумительного драгун ответить не мог и только твердил: «Двадцать пять фельдъегерей коту под хвост, а со мной, врешь, так не подшутишь!»

Порфирий Петрович налил тогда ему водки. Но и водка не помогла.

«Белая горячка, не иначе», — подумал Порфирий Петрович.

Драгун действительно тронулся, но причина его помешательства была не в беспробудном пьянстве. Если бы он не пил, то непременно бы сошел с ума окончательно, а так он что-то еще соображал и даже отдал пакет, который он привез Порфирию Петровичу от генерал-губернатора графа Ростопчина Федора Васильевича.

Губернатор писал:

«Обстоятельства чрезвычайные вынуждают меня, любезный Порфирий Петрович, обратиться к Вам за помощью. Жду Вас как можно скорей у себя в Москве…»

Прочитав это, Порфирий Петрович велел немедленно закладывать тройку.

Губернаторская власть сродни императорской, считал Федор Васильевич Ростопчин.