Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

Для меня не было секретом, кто свечу эту опрокинул. И с Селифаном мы американцами к князю Ростову заявились, чтобы восторжествовала справедливость. И она восторжествовала! Так никто и не узнал тогда, кто эту свечу опрокинул?

Теперь и Вы это знаете. И все же хочу предостеречь Вас и Ваших читателей. Знать все наперед — это такая мука, поэтому я редко делюсь этим знанием. К тому же, милостивый государь, мистифицируя прошлое, мы мистифицируем настоящее, что весьма предосудительно. Расплата бывает тяжкой. И все же я приоткрою тайну времени. Ваш нынешний год будет удачным во всех отношениях. Что же касается Ваших снов, что приснились Вам во дворце князя Ростова, то это, как говорится, бес Вас путал. Не так все было на самом деле. И с князем Ростовым разговор совсем о другом у нас был. Я ему будущее его приоткрыл: что произойдет с ним и с соловецкими монахами в 1815 году. Так что изымите эти сны из своего романа второго «Симеон Сенатский и его так называемая История александрова царствования».

Ваш Порфирий Петрович Тушин.

Соловецкий монастырь, 17 августа 1834 года

Думаю, нам надо объясниться.

Эту славную страницу в Истории России, о которой я поведал вам в своем романе, безжалостно выдрали в начале прошлого, двадцатого века, — да так, что, уверен, ни единому слову моему вы не поверили!

Поэтому я выбрал такую форму своего романа — с привидениями и прочими «странностями», чтобы читатель решил: раз в роман автор ввел столь нереальных существ, то и все остальное, мягко говоря, литературный вымысел.

Но вот ведь какая штука, господа читатели.

Привидениями они не были.

Почему же я так их обозвал, спросите вы меня?

Да потому, что привидения, как это не парадоксально, более привычнее, объяснимее, чем те существа (так я их назову), которыми населил дворец после своей смерти князь Ростов.

Мой приятель Василий попытался мне на пальцах объяснить, каким образом князь мог сотворить это чудо!

— Виртуальная реальность, что ли? — спросил я Ваську.

— Фу, — сказал мой «великий» физик, — пошлой виртуальностью тут не воняет.

— А чем же?

— Дурак ты, Колька! — обиделся почему-то он на меня. — Тебя в такую тайну посвятили! А ты — «воняет»! — И он посмотрел на Катеньку: — И это он так о вас, представляете?

— Это ты сказал: воняет, — а не я! — обиделся в свою очередь и я. — И на этом Васькины объяснения закончились! Да и невозможно, наверное, это объяснить, поэтому я не против, если вы не верите, что в 1805 году Россия одержала победу, ошеломившую всю Европу, — и уж конечно не верьте в мои «привидения», коими я «населил» свой роман.

Так толкует это слово Ожегов (Словарь русского языка, состав. С. И. Ожегов, третье издание, М., 1953 г., с. 314).

Сразу же хочу предупредить, что все последующие сноски, комментарии и примечания в моем романе будут следовать, набранные мелким шрифтом, непосредственно за текстом, к которому они относятся.

Это сделано исключительно для того, чтобы не затруднять ваше чтение. К тому же, как правило, примечания и комментарии или вовсе пропускают, или прочитывают после прочтения всей страницы, а этого мне бы не хотелось, так как они играют, смею думать, наиважнейшую роль в моем романе.

Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука!

Вот же ж автор, обещал, ведь, обещал, что больше не будет эпиграфов. Ан, нет, не удержался.

Эпилог к чему?

Эпилог к этому роману, господа читатели, будь он неладен!

Этот пушкинский эпиграф используется во второй раз в романе. На это есть веские, хотя и сомнительные обстоятельства.

Понимаю, вы удивлены. Я сам удивлен.

А почему я его проказником назвал, вы узнаете очень скоро.

Да, кстати, все дальнейшие свои примечания я буду, за редким исключением, графически оформлять, как ваш писатель оформлял: мелким шрифтом и вслед за тем текстом, к которому эти примечание относится.

Уж не знаю, как теперь мне и называть этот роман?

В общем, стал он мне диктовать продолжение этого романа!

Точно Чичиков фамилию историка не помнил, запамятовал. Думаю, специально запамятовал. Скажу даже больше. Сам он это сочинил! Перечитайте Ключевского — не найдете. Правда, в подтверждение, как бы этого эпиграфа, он мне эту книжку на следующий день принес, но в руки не дал. «Читайте, — крикнул он мне и открыл ее на нужной странице, — если мне не верите!» Я прочел — и тут же эта книга растворилась в воздухе.

Сии слова были сказаны нашим Великим императором о нашем Великом полководце Александре Васильевиче Суворове. Император, как всегда, слукавил. В ангельский чин не императоры производят.

Реквием (нем.).

На этом месте я прерву на мгновение свой, так сказать, роман-сон, хотя, конечно, думаю, что дальнейший наш разговор с Павлом Петровичем будет не совсем понятен вам, но мне очень хочется, чтобы и вы, как Павел Петрович, в удивление невообразимое пришли!

Разумеется, эту главу можно было написать совсем не так — да и всю эту четвертую часть моего романа первого. Но что было, то было! И поэтому я оставил все — как есть, т. е. в первобытном виде: как Павел Петрович мне внушил. Я потом его спросил: — «Ну что, Павел Петрович? Как мне роман этот подписывать? На авторство свое претендуете?» — «Претендую! — ответил он мне. — Пусть останется ваше имя — Николай, а фамилия я потом скажу!» Но так и не сказал. Я потом сам ее, как говорится, вычислил.

Кстати, хочу сказать, что эти фрагменты моего романа второго я в роман свой первый включил лишь потому, что они мне снились, когда я этот роман писал — и, смею думать, они художественно оправданы. Без них бы … В общем, мне кажется… Впрочем, вам решать!